Девушка прикрыла за собой дверь и некоторое время стояла потупившись. На ней была линялая, неопределенного цвета косынка, старенький трикотажный спортивный свитер, плотно облегавший высокую грудь, лицо припудрено.

— Если говорить правду, то я не к тебе, Сережа, — сказала она застенчиво и виновато. — Мне Николай Архипович нужен. Мой вопрос тебе не решить.

— Вон как?! — сказал Королев.

— Вот так! — отозвалась Клава.

— Да ты садись, чего стоишь.

Клава ловким незаметным движением подвернула юбку и села на скамью у окна.

— Вопрос мой, Сережа, чисто хозяйственный, — продолжала она со своим обычным простодушным лукавством, — а ты у нас воспитанием заведуешь.

Королев улыбнулся. И не столько ее словам, сколько ей самой. Эта дивчина почти ни в чем не изменилась, оставалась такой же, какой он знал ее до войны, — насмешницей и задирой. Вот разве одежда на ней не та, что прежде. Когда-то Клава была первой модницей в поселке. Многие девушки завидовали ей, старались подражать в нарядах.

Заправляя под косынку белокурые мягкие волосы, Клава говорила с припрятанной улыбкой:

— Ты, конечно, извини, Сережа, может, я тебя не так называю, теперь ты начальство, а я по-простому.

И опять лукавые огоньки зажглись в ее глазах.

Королев рассмеялся.

— Узнаю Лебедь, все такая же…

— А какой же мне еще быть? Какая уже есть… — и вдруг вскочила с места, сделала между стоявших вразброс табуреток вальсирующий пируэт. Ошарашенный такой неожиданной выходкой, Королев досадливо закусил губу, подумал: «Не мешало б еще кому-нибудь зайти», — и уже официальным тоном сказал:

— Ну, давай решать, какие там у тебя дела, Лебедь. А нет, жди Шугая.

Клава села на прежнее место, с виноватым видом рассматривая пальцы.

— Вижу, не по душе пришлась тебе моя выходка, — не поднимая глаз, разочарованно проговорила она. — А когда-то все мы любили потанцевать. И ты хорошо выплясывал, думаешь, забыла?

Королев не знал, что ей ответить, что сказать. Он начинал тяготиться Клавиным присутствием и уже упрекал себя за то, что задержал ее. Пусть бы шла искать Шугая со своим хозяйственным вопросом.

Клава вздохнула и упавшим голосом сказала:

— Ну я, наверно, пойду, Сережа…

Очень уж обиженный был у нее вид. Королев посмотрел на нее как можно добрее, сказал:

— Значит, так и не скажешь, с каким вопросом пришла?

Ресницы ее дрогнули от улыбки.

— А что, может, и правда поможешь? — спросила она вроде б доверчивее, но не скрывая и насмешки.

— Сделаю все, что смогу, — серьезно сказал он.

— Ну, раз такое дело, тогда слушай.

И вдруг изменилась в лице: глаза потемнели, стали глубокими, брови сдвинулись.

— Скажи по правде, Сережа, разве это справедливо, что товарищ Шугай послал меня коловорот вертеть? — Королев, не понимая еще, о чем она хочет сказать, решил молчать. — Нечестно это с его стороны, — продолжала она. — Знает же, что до немцев я киоскершей работала, лимонадом всех поила, а он меня к кобылке в пристяжку. А почему так сделал? Не знаешь? — сощурила она глаза. — Не знаешь. А я, миленький Сережа, знаю. Я из тех девчат, про которых говорят: ты еще к вожжам не притронулся, а я уже на возу. Знаю! — убежденно повторяла она, — потому, что в партизаны к нему не пошла. А разве я знала, что он партизанит? На лбу-то у него насчет этого никакого тавра, никакой отметины. Так за какие грехи он расплачивается со мной?! — Она села на табуретку и, пригнувшись к коленям, закрыла лицо руками. — Оккупация, — говорила она, вытирая глаза. — Все ею упрекают, будто я по своей воле осталась…

Королев выждал, когда она немного успокоилась, сказал:

— Так ведь надо же работать, Клава.

— А разве я говорю, что не надо? Работать буду, только не там, где заблагорассудится этому…

— На шурфе не одна ты работаешь, там такие же…

— Такие, да не такие, — не дала ему договорить Клава. — Они все добровольно, а меня пихнул туда Шугай. — Щеки ее вспыхнули, а губы побелели.

— Успокойся, Клава, со временем все уляжется.

— Никогда тут не уляжется, не успокоится, — убежденно приложила она руку к сердцу, — никогда, Сережа, родненький… — В это время в дверях показался Шугай. Он, видимо, расслышал последние слова Клавы, подозрительно улыбнулся.

— Простите, не помешал?

— Заходи, заходи, Николай Архипович, — выбираясь из-за стола, сказал Королев, — Клавдия Лебедь к тебе с серьезным разговором.

Шугай уселся за стол, снял кепку, вытер смятым платком крепкую лысеющую голову, спросил:

— Небось насчет буфетика явилась, Клавка, успела уже прозондировать? — осуждающе крутнул он головой.

Клава не поняла его.

— Что еще за буфетик? — Глаза ее смотрели остро и цепко.

Шугай с усмешкой покосился на нее, не переставая тереть порозовевшую пролысину.

— Хватит прикидываться, — сказал строго. И уже Королеву: — орс решил буфет при столовой открыть. Жаль только, вот этого не будет, — красноречиво щелкнул он по горлу.

— Свою принесете, — подкинула Клава.

— Да, было такое… со своей поллитровкой в буфет хаживали, — будто с сожалением сказал Шугай и опять насмешливо: — Так что, на буфетик прицел имеешь, Клавка?

— Сами торгуйте в нем, — сердито отвернулась от него девушка, — у вас комплекция подходящая, ко всему на пенсию пора.

Королев едва сдержался от смеха: ну и колючка!

— Не тебе считать мои годы, — обидчиво и сурово прикрикнул на нее Шугай, и уже требовательно: — У тебя какое ко мне дело, Лебедь?

— Имеется дело, — не смутившись его начальственного тона, спокойно сказала Клава, — наша кобыла Берта здорово скучает, — глаза ее сузились, смотрели остро и тонко насмешливо, — ей бы жеребчика, а вы, Николай Архипович, меня к ней в пристяжку.

— Мне некогда с тобой лясы точить, Лебедь, — холодно сказал Шугай. — Выкладывай, зачем пришла, и уходи.

Клава по-бабьи скрестила руки под грудью.

— Ну хорошо, Николай Архипович, о деле, так о деле: буфетик доверите?

Шугай перевел взгляд с нее на парторга, как бы говоря: видал такую зануду! И чтоб отвязаться, пообещал неопределенно:

— Ладно, подумаем.

— А чего думать, — как будто удивилась Клава, — парторг здесь, уверена, что против меня он руку не потянет, а с председателем шахткома вопрос согласуете в рабочем порядке.

— Да отвяжись ты наконец, — вскипел Шугай и даже угрожающе привстал на стуле. Он понял, что Лебедь просто разыгрывает его с буфетом. — Говори, зачем пришла?

— Скажу, только уговор, — спокойно начала Клава, — станете возражать, клянусь, завтра на фронт убегу, — и торопливо обмахнула себя крестом.

Шугай, с трудом сдерживая на жестких губах усмешку, сказал:

— Ты же баптистка, Клавка, в молитвенный дом ходила, а баптисты не крестятся.

— Я такая баптистка, как вы князь, — отрезала Клава.

Королев рассмеялся. Улыбнулся и Шугай. Казалось, он уже примирился с ее задиристым тоном.