Шрифт:
Закладка:
Было известно одно, что поликлиника не смогла, а вернее, ей было не под силу эвакуировать всех больных. Когда немцы начали обстрел Красногвардейска из дальнобойных орудий, вопрос об эвакуации всех, кто еще оставался в городе и особенно коечных больных, отпал сам по себе. Некоторых выздоравливающих взяли родные и близкие. В палатах оставались лишь тяжело больные и роженицы. Николай Николаевич не отрывался от своего дела даже тогда, когда в городе грохотали немецкие танки и сквозь закрытые окна доносилась чужая гортанная речь. Все, что делалось за стенами, казалось, совершенно не интересовало доктора. Лишь один раз, как рассказывала Туманову старшая сестра, во время короткого отдыха, спросил у нее: «Ну, что там у нас в городе?» — «Все кончено, Николай Николаевич». Доктор промолчал, прикрыв глаза, словно вздремнул. И вдруг приободрился, проговорил: «Нет, это еще не конец, а только начало, дорогая Анна Лукинична…» — быстро встал и, озабоченный, направился в операционную.
На другой день после вторжения вражеских войск в город в больницу явился немецкий офицер и приказал немедленно очистить помещение под военный госпиталь. Доктор даже словом не возразил. Те, кто присутствовал при этом, были немало удивлены его хладнокровию: все знали нетерпеливый, порой даже дерзкий характер своего главврача. Выгнать из помещения рожениц, женщин с грудными детьми, беспомощных больных, когда в городе почти все разрушено, просто чудовищно. Но Николай Николаевич знал, что делал. Невыполнение приказа повлекло бы за собой гибель всех больных. Их бы просто выбросили на улицу, как это уже делали немцы в других городах. Берестов решил любой ценой спасти людей.
Тогда же он отыскал в городе пустовавшее помещение — бывший мебельный склад, с помощью жителей привел его в «человеческий» вид, и все, кто не мог передвигаться самостоятельно, были перенесены и перевезены на тачках в новую больницу.
Туманову стало известно и другое: когда оккупанты начали угонять в Германию молодежь, доктор распространил в городе мазь, которая вызывала язвы и лишаи на теле. Больных не отсылали в Германию, их угоняли рыть окопы.
За всеми этими скупыми сведениями скрывалась большая, полная опасностей и мужества жизнь. О ней подробно мог поведать только сам доктор. Но его не было. Перед отступлением немцев из Красногвардейска он внезапно куда-то исчез.
Комната при клинике, в которой жил он — крохотная клетушка, — оказалась незапертой, в ней все было на месте, не тронуто. Даже фотография дочери Юлии и внука висела на стене в рамке.
Куда мог деваться доктор Берестов? Следы его искали повсюду органы МГБ. Городская газета «Возрождение» попросила своих читателей, чтобы все, кому что-либо известно о докторе, сообщили в редакцию. Редактор рассказывал Туманову, что у него скопилось много писем об этом человеке, но что с ним сделали немцы, жив ли он или его уже нет на свете, не известно. А именно об этом надо было написать Юлии. Другого ответа она не ждала.
Оставалось одно из двух: или доктора увезли с собой немцы, или его бросили в шахтный ствол на «Каменке», где были погребены сотни жертв. Туманов решил завтра же поехать на «Каменку».
III
Неподалеку от шахты приютилась белокаменная церковенка. Летом она по крышу утопала в густой пропыленной зелени акаций, зимой вокруг нее по самые окна наметало сугробы. Но прямая дорожка к ее широкой двустворчатой двери всегда была чисто подметена, как бы заманивая прихожан. Из глубины храма с утра до позднего вечера доносились тягучие, приглушенные, словно из-под земли, голоса хора.
О священнике Каменского прихода говорили, что он искусный сочинитель красивых, душевных проповедей.
Туманов много наслышался об этом попе, особенно запомнился такой рассказ.
Однажды глубокой осенью на избитой булыжной дороге, ведущей к шахте, появилась группа странных людей. Одетые в тряпье, обросшие густой щетиной, держась друг за друга, они устало плелись, шлепая босыми ногами по остекленевшим лужам. По сторонам медленно шагали немецкие солдаты с автоматами наперевес. Когда проходили вблизи церковной оградки, кто-то крикнул:
— Пленных ведут!
Прихожане, тесня друг друга, двинулись к выходу. Но басовитый голос священника не умолкал:
— Радуйся, радуйся!..
Пленные все разом на ходу повернули лица в сторону церкви. Из общей группы рванулся коренастый, в тельняшке, с широкоскулым лицом человек и, грозясь кулаком, хрипло прокричал:
— Чему радуетесь, фашистские подпевалы!
Его гневный крик сейчас же оборвала короткая очередь автомата. Человек в тельняшке схватился за живот и упал ничком на обочину дороги. Толпа пленных дрогнула и сбавила шаг. Воздух тут же распорола вторая, на этот раз длинная автоматная очередь. Измученные люди опять понуро двинулись по слякотной дороге, оставив убитого товарища.
Тогда еще мало кто предполагал, что глубокий шахтный ствол «Каменки» немцы превратят в общую могилу для своих жертв. Но вскоре в поселке все чаще стала появляться зловещая душегубка, наводя страх и ужас на жителей. Со стороны шахты днем и ночью доносились выстрелы, душераздирающие крики женщин и детей. Шахта была в два ряда ограждена колючей проволокой и строго охранялась.
Когда Туманов приехал на «Каменку», вокруг ствола в подавленном молчании толпились люди. Немного в стороне стояло несколько закрытых гробов, сколоченных из неоструганных досок. Часть других была погружена на грузовые машины для отправки на кладбище. В толпе кто-то негромко рассказывал:
— …Привезли с детской площадки малюток годиков четырех-пяти, посдирали с них беленькие панамки, рубашечки — всю как есть одежонку, а самих детишек живьем в эту пропасть покидали.
Туманов стоял немного в стороне и смотрел.
Из шахтного ствола подняли ручной лебедкой деревянную клеть, наполненную обезображенными трупами. Толпа женщин, стариков и детей придвинулась ближе: каждый старался опознать своих.
Коренастый, с всклокоченной бородой старик увещевал:
— Милые, дорогие, да разве мыслимо здесь кого-нибудь распознать…
Туманов узнал старика — бывшего стволового из Каменки Лукьяна Рыжака. Как оказалось, Рыжак был здесь за старшего. Увидев секретаря горкома, он не выказал даже тени удивления.
— Вот они, какие дела, секретарь, — сказал он, тяжело вздохнув. — Когда-то уголек качали, а теперь…
И не договорил.
Когда опустили порожнюю клеть в шахту, старик снова обратился к Туманову:
— Подойди-ка, секретарь. — Туманов подошел ближе к стволу. — Голубую майку видишь? — показал он рукой в сумрачную пропасть ствола. Петр Степанович с трудом разглядел лоскут, повисший на оборванных электрических проводах. — То Толькина, сына Гайворона, одежка, — пояснил Рыжак. — Привезли их в душегубке человек десять, а может, и больше, кто их считал. И стали, изверги, расстреливать по одному. Стрельнут, а потом ногами уже неживых спихивают в ствол. Когда очередь дошла до Кольки, он видит, что все
