равно конец, изловчился, сцапал ихнего старшего за грудки да как закричит: «Умирать — так с музыкой!» — и повалился вместе с ним в эту пропасть. — Рыжак опять взглянул на голубой лоскут и тихо добавил: — Видать, зацепился, когда летел.

Туманов хорошо знал врубмашиниста Гайворона, а его сына не помнил. Но не стал расспрашивать.

— За какую преступность, спросишь, расстреляли мальчишек? — продолжал старик. — В овраге прятались, чтоб в Германию не угнали.

Разговор прервал отчаянный вопль. Пожилая женщина опознала полуистлевшее платье своей дочери, выхватила его из клети, прижала к груди, упала лицом на землю. Никто ее не успокаивал. Все в оцепенении, с застывшим ужасом на лицах ждали очередную клеть.

Взревела полуторка — увозили партию гробов на кладбище. Рыжак поинтересовался:

— А ты кого поджидаешь, секретарь?

Туманов в свою очередь спросил:

— Вы доктора Берестова знали?

— Нашего доктора?.. Николая Николаевича? — удивился тот. — А кто его не знает! Он мою дочку Настю спас от угона в Германию. Да разве только ее одну… Будь он здесь, одразу бы распознал по бородке и по зубам. У него два передних зуба из золота были, — и, подумав, добавил: — Только вряд ли изверги-фашисты оставили б при нем золотишко…

— Думаешь, его здесь нет? — спросил Туманов.

— Нет-нет, — упрямо мотнул головой Рыжак, — нашего доктора немцы в другом месте загубили. Какой-то иуда донес, что он молодят от угона в Германию спасал, и сцапали, а где порешили — неизвестно.

— А не слыхал, кто донес?

Рыжак в затруднении что-либо определенное ответить потер наморщенный лоб.

— Разное говорят, — начал он неуверенно. — Подозрение падает на сына Грызы, десятника из «Коммунара».

— Это Ерофей, что ли? — удивился Туманов, — так он же еще в начале войны, говорят, умер от чахотки. — Приезжая на шахту, Туманов сам видел его могилку.

— Помер-то помер, спору нет, а слухи в народе ходят, вроде б немцы привозили откуда-то пленного Ерошку в Красногвардейск, чтоб наших людей выдавал. За это жизнь ему даровали и вознаграждение сулили. — Рыжак вздохнул, втягивая голову в плечи, и заключил тоже неуверенно: — А там бог его знает: может, сплетня, а может, и правда…

И такое, и многое другое приходилось слышать Туманову о тесте, и он уже не знал, кому верить.

Показалась очередная клеть. Люди задвигались и подступили ближе. Старик запричитал: «Милые, дорогие, не терзайте себя…»

Туманов незаметно отделился от толпы, направился к своему «виллису». Машина стояла неподалеку от церкви. Он взошел на паперть и заглянул внутрь храма. Басовитый монотонный голос заполнял всю церковь:

— Радуйся, радуйся…

Вернувшись в горком, Туманов вызвал к себе инструктора. В кабинет вошел коренастый, с вихрастым чубом, еще молодой человек. Гладко выбритое лицо его было подчеркнуто сосредоточенным и как будто сердитым. Казалось, он был недоволен, что его оторвали от какого-то серьезного дела.

— Присаживайся, товарищ Битюк, — сказал Туманов. — Чем занят?

Лицо инструктора сразу же преобразилось: с него слетела напускная строгость, губы покривились в недоуменной улыбке, брови вздрогнули и чуть приподнялись.

— Если говорить конкретно, Петр Степанович…

— Конкретно, только конкретно.

Битюк опять напустил на себя серьезный вид. Темные, словно из сплошных зрачков, глаза его сощурились в задумчивом напряжении.

— Подбираю хороших агитаторов, — начал он, оживившись. — Вы же знаете, сейчас их на шахтах не густо. Рассылаю боевые лозунги…

— А на «Каменке» был? — нетерпеливо перебил его Туманов.

Инструктор опять нахмурился, весь его вид говорил: «А что мне там делать?».

— Что, не знаешь такую шахту? — уже строго посмотрел на него Туманов.

Битюк, казалось, удивился неосведомленности секретаря.

— Я на всех шахтах побывал, Петр Степанович. А вот что мне делать на «Каменке», не могу понять, — в недоумении развел он руками.

— Как это — что делать?

— Да ведь «Каменка» целиком обрушена, затоплена. Там вряд ли когда-нибудь будут добывать уголь.

Туманов помолчал, пососал трубку, затем заговорил, словно размышляя с самим собой:

— Да, возможно, «Каменку» и не придется возрождать. Пусть останется, какая есть, в назидание потомкам. — И вдруг в упор, пытливо посмотрел на инструктора. — Но ведь там люди, товарищ.

— Какие люди? — удивился Битюк. Но сейчас же изменил тон, натянуто улыбнулся. — Что мне с ними делать… с трупами?

Туманов вышел из-за стола, почти вплотную приблизился к инструктору.

— Я о живых говорю, — начал он веско. — От шахтного ствола ни днем ни ночью не отходят женщины, старики, дети, ищут родных и близких. Все убиты горем. А ты говоришь, что там нам делать нечего! Поп оказался более чутким к несчастным, нежели мы с тобой. Он утешает их проповедями, призывает радоваться, забыть о горе, и к нему многие охотно идут. А мы даже не бываем среди этих людей. Я не думаю об утешении. В такой тяжкий час оно ни к чему. Но одно наше присутствие даст понять людям, что их горе — наше горе, горе всего народа, — Туманов на секунду умолк, лицо его побледнело. — Вот что, — сказал он, — сегодня же поезжай на «Каменку». И приказываю: находиться с людьми день и ночь, пока все там не будет закончено. День и ночь! — повторил он неуклонно.

Когда Битюк ушел, Туманов некоторое время сидел за столом, погасшая трубка ненужно торчала у него во рту. Как случилось, что Битюк попал к нему? Стал вспоминать: тогда он только вернулся в Красногвардейск, и в обкоме порекомендовали ему Битюка. Работников в аппарате горкома не хватало, и он был рад каждому человеку. «Странный какой-то… ну ничего, я к тебе еще присмотрюсь», — решил он.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Королев всегда испытывал в рабочем кабинете начальника шахты некоторую стесненность и неудобство. Здесь не было возможности с глазу на глаз поговорить с человеком, решить какой-либо серьезный вопрос. Вечный галдеж и сутолока царили в этой сумрачной прокуренной комнатушке.

Как-то Горбатюк, которого недавно избрали председателем шахтного комитета, сказал:

— Надо бы нам, парторг, отделиться от Шугая.

— Согласен, Андрей Константинович, а где взять помещение?

— Найдем. Могу сказать, такое помещение уже имеется.

Королев ходил смотреть будущий свой и предшахткома кабинеты — две небольшие, чудом уцелевшие комнаты в бывшем клубе. Собственно, ничего целого там не было. Комнаты по самые подоконники завалены битым кирпичом и сухой штукатуркой, двери вырваны вместе с наличниками. Все же при желании можно было что-нибудь сделать. И вот уже несколько дней там трудятся женщины: выносят битый кирпич, сам Горбатюк подгоняет к проему старую дверь. А пока что приходится пользоваться рабочим кабинетом начальника шахты.

Однажды, когда Королев сидел один в кабинете, вошла Клава Лебедь. Увидев его, остановилась в полушаге и уже попятилась было. Он задержал ее:

— Заходи, заходи, Лебедь, — сказал радушно. — Что