гладко выбрит, слишком холеный и оттого слишком мерзкий. Руки, затянутые в белые парадные перчатки, сжимали особый кинжал. Предатель смотрел цепко, словно хищная птица, и его губы, когда-то с упоением целовавшие меня, кривились в глумливой ухмылке.

Поигрывая кинжалом, он сделал шаг навстречу, еще шаг и еще. Я пятилась, пока не уперлась спиной в стену. Ужас и злость перемешались, взорвавшись перед глазами, когда его пальцы сжали мое левое запястье, а после пригвоздили к стене кинжалом. Я зашлась в неслышном вопле, но предатель зажал мне рот ладонью в окровавленной белой перчатке. Пара мгновений, и мое правое запястье проткнул второй кинжал. Боль разнеслась по телу, заплясала языками колдовского пламени. Особый металл разрывал рану, причинял страдания, которые заставляли меня молить о смерти.

– Неужели я вам не нравлюсь, Амаль Кахир? – прошептал подонок мне на ухо и вдруг прильнул губами к моим губам. Я хотела укусить его, вцепиться намертво и разорвать его плоть, словно бешеный пес, но не могла – рот не размыкался, будто кто-то сшил его крепкой нитью.

Обжигающая пощечина обрушилась на меня, но не могла сравниться с болью, доставляемой особыми кинжалами.

– Не хочешь меня целовать?! Я тебе противен?! Ты тоже противна мне до рвоты!

С этими словами ублюдок вновь прильнул к моим губам, но, не дождавшись ответа, схватил меня за волосы и ударил головой о стену. Разноцветные всполохи заплясали перед глазами, почти закрыв от моего взора ненавистное лицо. Пусть он вырвет мне глаза, чтобы я больше никогда не смогла смотреть на него!

– Несговорчивая? Неужели не хочешь спасти его?

С этими словами окровавленная рука предателя развернула мою голову вправо, и я узрела распятого на стене Беркута, чье безвольное тело истекало кровью. Он хрипел и стонал от боли, а по щекам текли дорожки слез. Моя душа рвалась к Михелю, но тело не шевелилось, а губы не размыкались для крика.

– Попробуем снова? – Я не пошевелилась. – Нет? Так тому и быть.

С этими словами предатель вынул из ножен меч и сделал несколько шагов к Беркуту. Еще миг, и голова Михеля покатилась по полу прямо к моим ногам. Обезглавленное тело обвисло на стене, все еще удерживаемое кинжалами навиров.

Позвольте мне умереть! Михель! Позвольте мне убить этого ублюдка!

– Неужели тебя не взволновала эта картина?

Рука, только что обезглавившая Беркута, схватила мой подбородок и заставила поднять голову. Глаза цвета дерьма взирали на меня с насмешкой и звериной жестокостью, а губы кривились в том же надменном изломе.

– Покажи мне, как сильно хочешь жить. Мое решение будет зависеть от того, как ты постараешься. Если же нет, то твоя голова покатится следом.

– Руби… – прохрипела я, приложив последние силы, что сохранились в моем измученном окровавленном теле.

Улыбка предателя стала шире. Он поднял меч, замахнулся и…

Я с криком очнулась, едва не скатившись в костер. Все вокруг спали, но кто-то нежно коснулся моих волос. Я с воплем обернулась. Передо мной на коленях сидела Маура, и на лице ее читалось искреннее сожаление.

– Не кричи. Ты проснулась. Это просто сон, – приговаривала она, продолжая гладить меня по волосам.

Я тряхнула головой, сбрасывая ее ладонь, и закашлялась. В горле ощущалась желчь, а на губах до сих пор чувствовался поцелуй ублюдка. Перед внутренним взором застыла голова Михеля… и моя собственная, уже готовая отделиться от плеч…

– Шесть лет назад Шурале брал с меня такую же плату. Каждую ночь я видела страшные видения, в которых умирали то ты, то Мансур, то я, то мы вместе. Это продолжалось несколько недель, пока хозяин не сжалился надо мной, – призналась Маура. – Наши страхи подпитывают его лучше любой другой еды. Когда он наедается, то даже слегка толстеет.

– Ты никогда не рассказывала мне об этом, – пробормотала я.

– Тебе было всего четырнадцать. На твои плечи свалилось управление городом и противостояние совету. Разыгранная смерть и жизнь в Нечистом лесу – мой собственный выбор, и ничей больше. Я не могла возложить на тебя еще и свои проблемы.

– Зато возложила бремя внебрачной дочери воеводы, – процедила я и вновь тряхнула головой в попытке прогнать образ предателя и отголоски боли в запястьях. Пожалуй, только во сне кинжалы могли быть остры настолько, что проткнули стену.

– Я желала и желаю тебе лучшей доли, чем у тебя была бы, не приворожи я Кахира и не обмани его. Всю свою жизнь ты провела как дочь воеводы, правила городом и имела власть. Ты и сейчас остаешься его признанным ребенком, несмотря на то что знаешь правду. Разве это так плохо?

– Меня пытались убить оба моих брата. Думаю, это плохо, – фыркнула я.

– Я не могла рассказать раньше. Мне известен твой вспыльчивый нрав, доставшийся по наследству от Мансура. Разве сохранила бы ты эту тайну? Разве продолжила бы притворяться дочерью Кахира? Даже ненавидя Айдана, ты не желала зла Арлану, пока этот тихоня не убил отца, Беркута и едва не убил тебя. Расскажи я правду, ты бы никогда не помыслила о собственном праве на власть над Нарамом.

Я угрюмо покачала головой, с горечью понимая, что Маура права. Поведай она истину раньше, и мне не хватило бы наглости продолжить выдавать себя за дочь воеводы. Еще пару месяцев назад я бы повинилась перед отцом, мысленно признала победу Айдана и даже поняла бы его ненависть. Сейчас же… он сжег мой дом и моих солдат, Арлан убил Михеля и едва не отправил к Творцу меня саму. Никто из «братьев» не заслужил моей вины. Я была законной дочерью воеводы! Я имела право на власть! И собиралась добиться ее хотя бы в награду за свои страдания.

– Разве ты не испытывала чувство вины перед воеводой и его семьей? Мы вторглись в их жизнь, сделав несчастными всех. И себя, в том числе, – с сомнением поинтересовалась я.

– Все эти годы мне было не до вины, ведь я жила ради того, чтобы возвысить тебя. Да, я разрушила семью Кахира и всучила ему своего ребенка, но ты – моя единственная дочь, а его дети, жена, да и он сам – люди, на которых мне плевать! Мне на всех плевать, кроме тебя и Мансура. Вы – то, ради чего я живу. И я готова убить каждого, кто попробует вас у меня отобрать!

Я вспомнила посеревшее лицо матери и стрелу, торчащую из плеча. Она прикрыла меня своим телом, только бы сберечь единственного ребенка. Они с Мансуром видели во мне надежду, посланную Творцом. Как бы мы ни были далеки с