— Может, это наша последняя ночь,— бормотал Донауров.

— Ты не очень-то каркай,—остановил его Строд.— И без твоих пророчеств тошно.

В юрту вошел заснеженный Дмитриев: бессонница осады высушила до черноты румяное его лицо.

— Метель-то, кажись, стихает, я все ждал, полезут пепеля-евцы или нет. Не полезли. Почему бы это? — Дмитриев осторожно, чтобы не потревожить раненых, пробрался к камельку.

— Они ведь тоже не железные,—ответил Строд.— Утром нужно ответить на ультиматум Пепеляева, ты готов, Донауров?

— Я сделаю все, что могу...

Ты должен сделать больше: перехитрить Пепеляева и Уйти. Пиши ответ: «Генералу Пепеляеву. Вы думали в феврале взять Якутск, а весной победоносным маршем пройти всю Сибирь, но суровое лицо жизни — железная действительность, а не сказка из «Тысячи и одной ночи». Не приходится говорить о Москве, Иркутске, даже Якутске, если вы не можете своими силами взять небольшой отряд. Вторично предлагаю сложить оружие». Ну, вот и все, и на этом точка. Нам больше глупо толковать с генералом...

Донауров распрощался с товарищами и, проваливаясь в сугробы, побрел к пепеляевцам. Пурга замела все следы осады, но Донауров мысленно видел окровавленные окопы и страшную баррикаду, и, хотя старался не думать про нее, мысль упорно к ней возвращалась. «Там лежит командир Адамскнй, подаривший мне свою трубку, и там фельдшер Капралов, выносивший на себе раненых, и пулеметчик Сеня, по юности удивлявшийся самым обыденным и простым вещам. Я тоже могу оказаться там». Стало не по себе, и Андрей поспешно поднял над головой белый платок.

Его заметили, на опушку выскочил офицер, оскалился в беззлобной усмешке.

■— Здорово, приятель! Опять сдаваться пришел? Ах, ответ на ультиматум! Генерал в Амге, но мы домчимся к нему быстрехонько...

Через час Донауров был в штабе Пепеляева. Генерал ходил от окна к двери и обратно, скрывая свое раздражение под напускным добродушием.

— Ваш Строд— фанатик. Или он надеется на помощь Якутска? Ждет, когда Байкалов пришлет войска? Я оборвал •все его надежды, ваш посланец казнен,генерал Ракитин взял Чу-рапчу. Отроду надо бы сдаться, он же пишет какой-то вздор. «Суровое лицо жизни — не сказка из «Тысячи и одной ночи». Смешно!

Донауров, не возражая, глядел в передний угол, Пепеляев остановился перед ним.

— Завтра я разнесу в пух и прах все живое и мертвое на Лисьей Поляне! Думал сохранить жизнь коммунистам, но теперь уничтожу их. Так и передайте Строду...

— Я не вернусь на Лисью Поляну,— поспешно и твердо ответил Донауров.

— Почему, позвольте спросить? Впрочем, я понимаю, какой идиот вернется в ад.

— Совершенно верно, господин генерал.

— Ладно, оставайтесь,— неожиданно решил Пепеляев. — Будьте свидетелем гибели ваших друзей...

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

— Мы ждем последнего ответа,— сказал новый парламей-тер, посланный Пепеляевым.

— Вот наш ответ! Поднять знамя! — приказал Строд.

Над обледенелыми окопами, похлопывая на ветру и пламенея, поднялось знамя. На бруствере появился боец с гармошкой в руках, и неожиданно громкие звуки «Марсельезы» зазвучали в морозном воздухе; их подхватили болезненные голоса, и словно что-то изменилось на Лисьей Поляне.

Пепеляевцы слушали растерянно, потом просто осатанели и долго били по огненному полотнищу из пулеметов, наконец пошли в атаку. Осажденные закидали их гранатами.

— Скачите к Пепеляеву! — приказал генерал Вишневский полковнику Андерсу. — Скажите ему: осажденные знают, что нет у них другого выхода,"и все-таки не сдаются. Подняли красный флаг и поют «Марсельезу». Они сошли с ума, но что же делать нам? Мужество безумцев подавило волю дружинников, даже я чувствую трепет.

— Сегодня я понял — есть вещи выше всякого понимания. Защита Лисьей Поляны приобретает у красных какой-то символический смысл. — Полковник Андерс сунул ногу в стремя, метнул свое тело в седло.

Вишневский опустился на срубленную пихту; раньше Пепеляева и Андерса и всех дружинников он понял; после Лисьей Поляны идти на Якутск невозможно.

— Может, и доползем, но там нас возьмут голыми руками. Мы дали России гражданскую войну, а что в итоге? Мы, дворяне, сидим в тайге, на какой-то Лисьей Поляне. Страшный итог!

Наступило утро двадцатого дня обороны. Оно было метельным, на поляне передвигались снежные вихри, метались в них сосны и пихты. Под стать пасмурному утру было настроение красноармейцев: в сером свете все обострилось, все стало болезненно ощутимым.

•Строд безнадежно думал о том, что лошадиного мяса осталось на пару дней, и нет дров, и нечем сменить подстилку для раненых. Если сегодня пепеляевцы пойдут в очередную атаку, то конец их обороне. Он всю ночь слышал какое-то движение в стане противника, Вишневский то ли получил подкрепление, то ли готовится к наступлению.

Но шли часы, атаки не было. Метель улеглась, опали снежные вихри, в тайге возникла торжественная тишина, та самая, что иногда называется безмолвием Севера. И вот это безмолвие лопнуло-от далекого, круглого, плотного звука, он прокатился над сопками — неумолимый, властный, беспощадный. Что-то тяжело ахнуло, земля содрогнулась, по тайге пронеслись тысячи угрожающих шорохов.

— Орудийный выстрел! Генерал Ракитин подходит к Лисьей Поляне. — Строд выбежал из юрты. Красноармейцы повернулись к нему, ожидая последнего приказа.

— Сейчас начнется атака. Мы взорвем их и себя, когда они окажутся здесь,— сказал Строд.

Орудийная канонада продолжалась весь день, но пепеляевцы так и не пошли в свою решающую атаку.

Это было непонятно и поразительно.

Строд опасался какого-то подвоха и все чего-то ждал, взглядывая на пробитое пулями знамя, что развертывалось и пылало на вечернем ветру. Сумерки смешались. Из них вылетело четверо всадников. Они покрутились на опушке и в карьер поскакали к окопам. Строд поднял бинокль.

Всадники ворвались на площадку перед юртой — неожиданные вестники освобождения.

— Байкалов захватил Амгу, Пепеляев отступает на Аян, генерал Вишневский снял осаду Лисьей Поляны, Ракитин бежал в Охотск! — поспешно, словно торопясь избавиться от новостей, выкрикивали они.

...В небе, просторном, раскованном, словно отлитом из перламутра, играло пять солнц, одно настоящее и четыре ложных, косяки негреющего света наполняли, просторную избу; Строд наслаждался и светом, и запахом пихтовых лап, и чистой одеждой, в которую переоделся после бани.

В избу с чемоданом вошел Карл Байкалов.