II. АРЕТИНО: 1492–1556 ГГ.5

Чтобы 1492 год стал незабываемым, в Страстную пятницу того года на свет появился Пьетро Аретино, бич принцев и принц шантажистов. Его отцом был бедный сапожник из Ареццо, известный нам только как Лука. Как и многие другие итальянцы, Пьетро со временем получил имя по месту своего рождения и стал Аретино. Его враги настаивали на том, что его мать была проституткой; он отрицал это и утверждал, что его матерью была красивая девушка по имени Тита, которая выдавала себя за Мадонну для художников, но в неосторожный момент зачала Пьетро в объятиях случайного, но знатного любовника, Луиджи Баччи. Аретино не возражал против того, чтобы быть бастардом, имея такую выдающуюся компанию в этом классе; и законные сыновья Луиджи, когда Пьетро стал знаменитым, не возражали против того, чтобы он называл их братьями. Но его отцом был Лука.

Достигнув двенадцатилетнего возраста, он отправился на поиски своего состояния. Он нашел работу помощника переплетчика в Перудже и там же изучил искусство в достаточной степени, чтобы впоследствии стать прекрасным критиком и знатоком. Он и сам занимался живописью. На главной площади Перуджи висела святая картина, горячо почитаемая народом, изображающая Магдалину, горящую у ног Христа. Однажды ночью Аретино изобразил лютню в руках Магдалины, превратив ее молитву в серенаду. Когда город закипел от гнева на эту выходку, Пьетро ускользнул из Перуджи и осмотрел Италию. Он зарабатывал на хлеб слугой в Риме, уличным певцом в Виченце, трактирщиком в Болонье. Он отбыл срок на галерах, стал наемным работником в монастыре, был уволен за разврат и вернулся в Рим (1516). Там он работал лакеем у Агостино Чиги. Банкир был небезразличен, но Аретино открыл в себе особый гений, и его бесило подневольное положение. Он написал горькую сатиру, описывающую жизнь скупца: «чистить уборные, полировать горшки… исполнять развратные обязанности для поваров и управляющих, которые вскоре позаботятся о том, чтобы он был весь уколот и расшит французской болезнью».6 Он показал свои стихи некоторым гостям Чиги, и по городу поползли слухи, что этот Пьетро — самый острый и остроумный сатирик в Риме. Его произведения стали распространяться. Они понравились папе Льву, он послал за автором, посмеялся над его грубым откровенным юмором и включил его в папский штат как нечто среднее между поэтом и шутом. В течение трех лет Пьетро хорошо питался.

Внезапно Лев умер, и Аретино снова оказался на плаву. Пока конклав мешкал с выбором преемника, он писал сатиры на выборщиков и кандидатов, прикреплял листы к статуе Пасквино и высмеивал стольких сановников, что вскоре у него почти не осталось друзей в городе. Когда Адриан VI был избран и начал крайне нежелательную кампанию реформ, Пьетро бежал во Флоренцию, затем в Мантую (1523), где Федериго взял его в качестве придворного поэта с умеренным жалованьем. Когда смерть Адриана стала ответом на молитвы Рима, и богатый Медичи снова сел на трон престолов, Пьетро, как и тысячи других поэтов, художников, плутов и грабителей, поспешил вернуться в столицу.

Почти сразу же его прием там закончился. Джулио Романо написал двадцать картин с описанием различных эротических поз; Маркантонио Раймонди сделал к ним гравюры; к каждой гравюре, говорит Вазари, «мессер Пьетро Аретино написал чрезвычайно непристойный сонет, так что я не могу сказать, что хуже — рисунки или слова».7 Рисунки и сонеты обошли всю интеллигенцию; они дошли до данника папы Климента, Джиберти, который, как известно, был враждебен Аретино; Пьетро узнал об этом и снова пустился в путь. В Павии он очаровал Франциска I, который был на грани того, чтобы потерять все, кроме чести. А теперь, поставив на перо другое острие, он совершил кувырок, заставивший Рим задохнуться. Он написал три хвалебные поэмы — одну о Клименте, одну о Гиберти, одну о Федериго. Маркиз сказал за него доброе слово Папе, Джиберти смирился, Климент послал за Аретино и сделал его пенсионером, рыцарем Родоса. Франческо Берни, его единственный соперник среди сатириков, описывает его в этот период:

Он ходит по Риму, одетый как герцог. Он принимает участие во всех диких развлечениях господ. Он расплачивается за свои услуги оскорблениями, облеченными в придуманные слова. Он хорошо говорит и знает все клеветнические анекдоты в городе. Эсты и Гонзаги ходят с ним рука об руку и слушают его болтовню. Он относится к ним с уважением, а ко всем остальным — с надменностью. Он живет на то, что они ему дают. Его дары сатирика заставляют людей бояться его, и ему доставляет удовольствие слышать, как его самого называют циничным, дерзким клеветником. Все, что ему было нужно, — это фиксированная пенсия. Он получил ее, посвятив Папе Римскому второсортную поэму.8

Аретино не стал бы сомневаться во всем этом. Как бы иллюстрируя это, он попросил мантуанского посла выпросить для него у Федериго «две пары рубашек из золота… две пары из шелка, а также две золотые шапочки». Когда же с получением этих вещей затянулось, он пригрозил маркизу уничтожить его с помощью диатрибы. Посол предупредил Федериго: «Ваше превосходительство знает свой язык, поэтому я больше ничего не скажу». Вскоре прибыли четыре рубашки из золота и четыре из шелка, а также две золотые и две шелковые шапки. «Аретино, — писал посол, — доволен». Теперь Пьетро действительно мог одеваться как герцог.

Второй период римского процветания завершился плащом и кинжалом. Аретино сочинил оскорбительный сонет о молодой женщине, работавшей на кухне датчанина. Другой домочадец Гиберти, Акилле делла Вольта, напал на Аретино на улице в два часа ночи (1525), дважды ударил его ножом в грудь и так сильно в правую руку, что пришлось отрезать два пальца. Раны оказались не смертельными, Аретино быстро поправился. Он потребовал арестовать Акилле, но ни Климент, ни его данник не вмешались. Пьетро заподозрил датчанина в том, что тот планирует его убийство, и решил, что настало время для очередного итальянского турне. Он переехал в Мантую и возобновил службу у Федериго (1525). Через год, услышав, что Джованни делле Банде Нере собирает войска для борьбы с вторжением Фрундсберга, в нем всколыхнулся тайный атом благородства; он проскакал сто миль, чтобы присоединиться к Джованни в Лоди. Все чернила в его жилах покалывало при мысли, что он, бедный поэт, может стать человеком дела, может