К осени провластным и правым силам выборы уже совсем не нравились: «Свобода выборов во многих местах оказалась злой насмешкой. Как явление широко распространенное по России — все несоциалистические, даже политически нейтральные группы, взятые под подозрение, подверглись гонению. Агитация их не допускалась, собрания срывались; в выборном делопроизводстве практиковались вопиющие злоупотребления; нередко в отношении их представителей применялось и прямое насилие — избиение и уничтожение избирательных списков. А в то же время солдатская масса многочисленных гарнизонов, буйных и распропагандированных — случайных гостей города, быть может, только вчера появившихся в нем — повалила к урнам, заполняя их списками крайних противогосударственных партий»[2250].

Выборы действительно были далеки от того, чтобы считаться манифестацией сознательного демократического волеизъявления. Бунин в дневнике 15 октября 1917 года описывал процедуру голосования в Ефремово: «В школе выборы в волостное земство. Два списка — № 1 и № 2. Какая между ними разница — ни едина душа не знает, только некоторые говорят, что разница в том, что № 1 «больше за нас»… Гурьбой идут девки, бабы, мужики, староста сует им номер первый, и они его несут к «урне»[2251]. Наживин «через несколько дней после выборов попал случайно в деревню Иваньково, где не хотели подписываться под каторжную девку Марию Спиридонову… Надо было видеть растерянность и недоумение федеративных социалистов перед неожиданным результатом «Земли и воли»! Но Маруся и партия социалистов-революционеров могли все же торжествовать: они с треском прошли на первом месте по Владимирской губернии и Маруся стала представительницей наших богомазов, подрядчиков староверов. Правда, все, что мы о ней знали, — это то, что она убила некогда человека и что ее в свою очередь изнасиловал какой-то казак, но, очевидно, этот политический стаж удовлетворял моих набожных земляков»[2252].

Весьма симптоматичными были выборы в районные думы Москвы 24 сентября, которые уместно сравнить с июньскими выборами в Городскую думу. «Несмотря на то, что день был праздничный и погода великолепная, — на улицах не наблюдалось того оживления, которого можно было ожидать… — писал журналист. — Даже и агитация вчера велась как-то вяло и неохотно. Правда, если около избирательного бюро и попадались одинокие фигуры лиц, предлагавших тот или иной список, то в большинстве случаев это были представители большевиков или кадетов… Один мой знакомый звонит мне по телефону и жалуется:

— Никак из домочадцев своих не отправлю никого, чтоб проголосовали… Иди, говорят, ежели тебе нужна районная дума, ты и голосуй. А нам, говорят, одной Городской достаточно»[2253].

Если на общегородских выборах голосовали 646,5 тысячи избирателей, то в районные думы — 382 тысячи. Большевики вышли на первое место с 49,5 % голосов (в июне — 11,7 %). На втором месте оказались кадеты, также заметно прибавившие — с 17,2 до 31,6 %. Зато эсеры набрали 14,7 % (было 58,9 %), меньшевики — 4,2 % (было 12,2 %). Гарнизон Москвы отдал большевикам 90 % голосов. В 17 районных дум в общей сложности были избраны 350 большевиков, 184 кадета, 104 эсера и 31 меньшевик.

Зрелище проседания проправительственных сил вызвало у Ленина острое чувство нетерпения. 12–14 сентября он пишет из Гельсингфорса депешу в ЦК — «Большевики должны взять власть»: «Получив большинство в обоих столичных Советах рабочих и солдатских депутатов, большевики могут и должны взять государственную власть в свои руки… Ибо, предлагая тотчас демократический мир, отдавая тотчас землю крестьянам, восстанавливая демократические учреждения и свободы, помятые и разбитые Керенским, большевики составят такое правительство, какого никто не свергнет. Большинство народа за нас… Вопрос в том, чтобы задачу сделать ясной для партии: на очередь дня поставить вооруженное восстание в Питере и Москве (с областью), завоевание власти, свержение правительства. Обдумать, как агитировать за это, не выражаясь так в печати… Ждать «формального» большинства у большевиков наивно: ни одна революция этого не ждет… Взяв власть сразу и в Москве, и в Питере (неважно, кто начнет, может быть, даже Москва может начать), мы победим безусловно и несомненно»[2254].

И вдогонку «Марксизм и восстание»: «…Маркс самым определенным, точным и непререкаемым образом высказался на этот счет, назвав восстание именно искусством, сказав, что к восстанию надо относиться как к искусству, что надо завоевать первый успех и от успеха идти к успеху, не прекращая наступления на врага, пользуясь его растерянностью и т. д., и т. д.

А чтобы отнестись к восстанию по-марксистски, т. е. как к искусству, мы в то же время, не теряя ни минуты, должны организовать штаб повстанческих отрядов, распределить силы, двинуть верные полки на самые важные пункты, окружить Александринку, занять Петропавловку, арестовать генеральный штаб и правительство, послать к юнкерам и к «Дикой дивизии» такие отряды, которые способны погибнуть, но не дать неприятелю двинуться к центрам города; мы должны мобилизовать вооруженных рабочих, призвать их к отчаянному последнему бою, занять сразу телеграф и телефон, поместить наш штаб восстания у центральной телефонной станции, связать с ним по телефону все заводы, все полки, все пункты вооруженной борьбы и т. д.»[2255]

Вождь вновь сильно шокировал большевистское руководство, породив новый тур внутрипартийных разногласий. Письма Ленина обсуждались в ЦК 15 сентября, присутствовали 16 членов. Решили созвать в ближайшее время собрание ЦК, «посвященное обсуждению тактических вопросов». Сталин предлагал ленинские письма разослать «в наиболее верные организации и обсудить их». 6-ю голосами против 4-х и при 6-ти воздержавшихся было принято удивительное решение: уничтожить все экземпляры писем Ленина, кроме одного. Партия о них почти не узнала, если не считать выступлений ряда членов ЦК в разных аудиториях.

Каменев внес проект резолюции: «ЦК, обсудив письма Ленина, отвергает заключающиеся в них практические предложения, призывает все организации следовать только указаниям ЦК и вновь подтверждает, что ЦК находит в настоящий момент совершенно недопустимым какие-либо выступления на улицу». При этом Каменев предложил потребовать от Ленина «разработать в особой брошюре поставленный в его письмах вопрос об оценке текущего момента и политике партии». Каменева тоже не поддержали. Но было решено поручить членам ЦК, работавшим в «военке» и в ПК, «принять меры к тому, чтобы не возникло каких-либо выступлений в казармах и на заводах»[2256].