припишу ей большинство сторонников и даже корпус республиканских войск. В первые минуты эти войска займут, возможно, мятежную позицию; но в тот же самый день они захотят пообедать и начнут отстраняться от власти, которая больше не платит. Каждый офицер, не пользующийся никаким уважением и хорошо сознающий это, ясно поймет, что первый, кто крикнет «да здравствует король», станет важной особой: самолюбие своим обольстительным карандашом набросает ему образ генерала армий Его Христианнейшего Величества, блистающего знаками отличия и глядящего с высоты своего положения на этих людишек, которые еще недавно отдавали ему приказания из-за муниципального стола.

Такие мысли столь просты, столь естественны, что они придут в голову любому: каждый офицер это чувствует; отсюда следует, что все они подозревают друг друга. Страх и недоверие заставляют взвешивать все за и против и быть сдержанным. Солдат, не воодушевленный своим офицером, еще более обескуражен: дисциплинарные узы самым непонятным, таинственным образом внезапно ослабляются. Один начинает высматривать приближение королевского казначея; другой пользуется случаем, чтобы вернуться в семейное лоно. Уже невозможно ни командовать, ни повиноваться; стройного целого более не существует.

Совсем иначе пойдет дело у горожан: они снуют туда и сюда, сталкиваются, спрашивают друг друга и проверяют себя, каждый опасается того, в ком он ощутил бы нужду; на сомнения растрачиваются часы, а минуты становятся решающими: повсюду дерзновение наталкивается на осмотрительность. Старому не хватает решительности, молодому – совета. С одной стороны, ужасающие опасности, с другой – несомненная амнистия и возможность милости. Где, к тому же, изыскать средства для сопротивления? Где вожаки? На кого полагаться? В бездеятельности нет опасности, а малейшее движение может оказаться непоправимой ошибкой. Значит, нужно ждать: ждут, но назавтра приходит известие, что такой-то укрепленный город открыл свои ворота; еще один довод в пользу того, чтобы совсем не торопиться.

Вскоре становится известно, что весть вроде была ложной; но два других города, о чем доподлинно известно, подали пример в надежде, что ему последуют: они только что покорились, убедив первый из городов, не помышлявший об этом. Комендант этой крепости вручил королю ключи от своего доброго города… То был первый офицер, который удостоился чести принять короля в одной из цитаделей его королевства. Прямо у городских ворот король возводит его в ранг маршала Франции; по королевской грамоте навечно его герб украшается бессчетными геральдическими лилиями, его имя навсегда останется славнейшим во Франции.

С каждой минутой роялистское движение укрепляется; вскоре оно становится неодолимым. ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ! – восклицают любовь и преданность, преисполненные радости; ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЬ! – вторит республиканский лицемер, преисполненный ужаса. Не все ль равно? Их голоса слились в единый возглас. – И король освящен.

* * *

Граждане! Вот как происходят контрреволюции! Господь, оставив за собой дело создания суверенитетов, тем самым предупреждает нас не доверять никогда выбор своих властителей самим массам. Он использует их в великих движениях, решающих судьбу империй, только как послушное орудие. Никогда толпа не получает того, чего хочет: всегда она принимает и никогда не выбирает. Можно даже указать на уловку Провидения (пусть мне позволят так выразиться), состоящую в том, что если народ употребляет усилия ради достижения какой-то цели, то используемые им средства отделяют его от этой цели. Так, римский народ отдался в руки властителей, намереваясь победить аристократию после Цезаря. Это образ всех народных восстаний. Во французской революции все ее фракции постоянно подавляли, оскорбляли, разоряли, калечили народ; а фракции, в свою очередь, будучи игрушками в руках друг друга, неизменно плыли по воле волн и, несмотря на все свои усилия, в конце концов наталкивались на ожидавшие их рифы.

Если кто-то захочет узнать вероятный итог французской революции, то довольно будет посмотреть, на чем все эти фракции сошлись: все они жаждали унижения, даже разрушения всемирного христианства и монархии; отсюда следует, что все их усилия завершатся лишь возвеличиванием христианства и монархии.

Все люди, описывающие или обдумывающие историю, восхищались этой тайной силой, которая играет человеческими советами. Он был бы с нами, сей великий полководец античности, который чтил эту силу как мудрую и свободную, и ничего не предпринимал, не вверившись ей.

Однако именно в установлении и падении монархий деяния Провидения блистают самым поразительным образом. В этих великих движениях не только народы оказываются лишь деревянным материалом и оснасткой для машиниста; но даже их вожди являются таковыми только в глазах стороннего наблюдения, на самом деле над ними властвуют так же, как они властвуют над народом. Эти люди, взятые вместе, кажутся тиранами толпы. На деле над ними стоят два-три тирана, а над этими двумя или тремя – кто-то один. И если этот единственный в своем роде человек смог бы и захотел бы раскрыть свой секрет, то все увидели бы, что он не знает сам, каким образом ему досталась власть; что его влияние есть еще большая загадка для него самого, чем для других, и что обстоятельства, которых он не мог ни предвидеть, ни вызвать, все совершили для него и без него…

Сегодня только мудрецы способны предвидеть сей суд и поверить, не ожидая того, как опыт подтвердит все это, что господствующие над Францией обладают лишь неестественной и преходящей властью. Сама избыточность этой власти подтверждает ее ничтожество; едва они посажены, едва посеяны, едва укоренился в земле ствол их, и как только Он дохнул на них, они высохли, и вихрь унес их, как солому.

Значит, даром столько сочинителей настаивают на неудобствах восстановления монархии; напрасно они запугивают французов последствиями контрреволюции; и если они заключают из этих неудобств, что французы, которые их опасаются, никогда не вынесут восстановления монархии, то этот вывод весьма неверен; ибо французы вовсе не собираются взвешивать все за и против, а короля они, возможно, получат из рук пустой бабенки.

Ни одна нация не способна сама установить себе правление: и лишь в том случае, когда то или иное право существует в ее конституции хотя бы и в позабытом или подавленном состоянии, несколько человек с помощью обстоятельств смогут устранить препятствия и заставить вновь признать права народа: человеческая власть не простирается далее этого.

В конце концов, хотя Провидение отнюдь не озабочено тем, какую цену должны заплатить французы за возвращение короля, все же важно показать несомненную порочность взглядов или зловолие сочинителей, запугивающих французов бедами, которые якобы повлекут за собой восстановление монархии.

О мнимых опасностях контрреволюции

Общие замечания

В наше время настаивать на опасностях контрреволюции, дабы сделать заключение против возвращения к монархии, – банальнейший софизм.

Большое число трудов, предназначение которых – убедить