Шрифт:
Закладка:
Жгучий стыд пронзил сердце княжича, когда он услышал, как отец униженно молит князя Ивана Можайского о пощаде, как клянется отречься от престола, обещает постричься в монахи. Но все было напрасно. Дюжий воин в круглом шишаке и кольчуге до колен положил отцу на плечо тяжелую руку и возгласил: «Пойман ты еси великим князем Дмитрием Юрьевичем!»
Потом отца увезли на голых санях в Москву, уже захваченную к тому времени Шемякой. Малолетних княжичей слуги спрятали в Муроме у князя Ряполовского. Туда за ними приехал Рязанский архиепископ Иона, чтобы отвезти их к Шемяке. Тот дал Ионе слово, что ничего худого отрокам не сделает. Дядя и впрямь принял племянников ласково, одарил игрушечными лошадками, а потом отправил обоих в угличскую тюрьму, где уже сидел их отец, намереваясь уморить по-тихому. А как иначе, нынче дети, а как подрастут, станут мстить.
Когда Иван увидел отца, уже ослепленного, с черной повязкой на пустых глазницах, и тот стал гладить и ощупывать лицо сына, он заплакал от страшной жалости и прошептал отцу на ухо: «Батюшка, я тебя никогда не брошу!»
Но не в силе Бог, а в правде. Судьба невольно преданных им княжичей не давала покоя Ионе, ставшему к тому времени митрополитом Московским. Владыка пригрозил Шемяке отлучением от церкви, если тот не освободит Василия с сыновьями. Вслед за Ионой ополчилась на Шемяку вся Москва. Волей-неволей тому пришлось ехать в Углич мириться.
И до чего же трогательно проходило то примирение! На глазах всего духовенства Шемяка просил у Василия прощения и подарил ему в отчину Вологду. Отец тоже каялся, слезы умиления текли из пустых глазниц. А потом он дал Шемяке «проклятую грамоту» о том, что никогда не будет искать великого княжения. И все радовались, что многолетней кровавой усобице пришел конец.
На следующий день они покинули Углич и поехали в Вологду. Когда провожатые отстали, Иван услышал тихий смех. Смеялся отец. Это был странный смех, больше похожий на рыдание. «Поверил! — бормотал отец. — Поверил, малоумный!»
В Вологде князь Василий первым делом поехал в Кирилло-Белозерский монастырь, где тамошний игумен снял с него данную Шемяке клятву больше не искать себе великий стол. И это был четвертый урок для Ивана — нет такой клятвы, которую нельзя переступить.
Возвращение в Москву князя Василия, уже к тому времени прозванного Темным, то есть слепцом, прошло на диво легко. Москвичи сами прогнали Шемяку. Оказалось, что простое людское сочувствие способно перевесить грубую силу. Отсюда следовал вывод: действия правителя должны иметь вид правды и законности, даже если неправедны и незаконны. И это был урок пятый.
Потом умер старший брат Юрий, и отец объявил десятилетнего Ивана своим соправителем. В парадной зале установили два трона, отныне даже самые тайные дела вершились в присутствии наследника. Иван стал для отца поводырем, а тот учил его науке править. И вот странность! Увечье преобразило слабовольного, беспечного отца. Зрячий Василий был никудышным правителем, а ослепнув, будто бы прозрел разумом. Если раньше его окружали льстецы да бражники, то теперь он приблизил к себе умных бояр и опытных воевод.
В эту пору княжич стал стремительно расти. Уже не доставая до плеча сына, Василий стал держаться за его кушак. Однажды на крутой лестнице отец споткнулся и порвал кушак. В тот день он подарил Ивану тот самый золотой пояс, из-за которого началась многолетняя кровавая усобица.
Все эти годы отец вынашивал жажду мести. Уже не было на свете Василия Косого, и всю накопившуюся ненависть Василий сосредоточил на Дмитрии Шемяке. Много раз он мог подослать к Шемяке убийц, но не делал этого. Великий князь хотел сначала заставить пережить Шемяку все унижения и несчастья, которые пережил он сам. И это был еще один урок, который он хотел преподать сыну. Нельзя прощать своих врагов, но месть должна свершиться не раньше и не позже положенного часа.
И наступил день, когда Шемяка был разбит окончательно, лишился войска и всех богатств, его бросили последние сторонники, а сам он спрятался в Новгороде. Вот тогда отец отдал необходимые распоряжения своему доверенному человеку — тому самому дьяку Степану Брадатому. Дьяк поехал в Новгород и там с помощью посадника Исака Борецкого подкупил повара-отравителя.
Когда пришли вести о смерти Шемяки, Иван увидел, как слезы вновь покатились из незрячих отцовских глаз. Но со смертью заклятого врага ослабла невидимая пружина, державшая великого князя на боевом взводе. Он размяк душой, жил словно по привычке, предчувствуя скорую кончину. И смерть не заставила себя ждать. Однажды великий князь простудился, его тело пошло чирьями, которые придворные лекари стали прижигать трутом, лишь умножая страдания больного. Перед тем как испустить дух, отец прошептал сыну на ухо только два слова: «Бойся своих!» И это был седьмой урок государевой мудрости.
При жизни отец не раз жалел о том, что не успел поквитаться с Новгородом за то, что тот не выдал ему Шемяку. Что ж, пришло время отомстить и за это. Но не месть сподвигла Ивана ополчиться на строптивый город. У него была иная цель, к которой он шел как охотник, преследующий дичь, то шагом, то бегом, то крадучись, то открыто, действуя то силой, то хитростью. И не было той клятвы, которую он не мог бы преступить, той жертвы, которую он не был готов принести на ее алтарь.
Все эти годы перед его глазами рисовался образ нового государства. Не княжество Московское, не улус Золотой Орды, но могучая держава, объединившая все русские земли! И он уже немало преуспел на этом пути. За Москвой теперь все выгоды от торговли, здесь больше порядка, чем у соседей, а тех, кто не понимает своей же пользы, не грех подчинить силой. Каждый год его государство прирастает новыми землями. Уже повинуются Москве Тверь и Рязань, Суздаль и Владимир, Ростов и Нижний Новгород. И вот теперь пришел черед самого богатого и дотоле неподвластного Москве Великого Новгорода. И тогда останется сделать последний шаг: раз и навсегда сбросить с русской шеи позорное ярмо Орды.
Потом князь стал думать о предстоящей женитьбе…
Четыре года назад Иван Васильевич овдовел. Его супруга Мария Борисовна Тверская внезапно скончалась на двадцать пятом году жизни. Перед смертью княгиня безобразно
