Кровь бросилась в лицо Борецкому, и он едва удержался, чтобы не ответить резкостью. С достоинством возразил:

— Новгородцы не раз доблестно бились за свою волю, и мы готовы сложить за нее свои головы. Что до князя Михаила, то он пребывает в безделье и пока еще ничего не предпринял для того, чтобы подготовить город к обороне. Если так будет продолжаться и дальше, нам придется отказаться от его услуг!

Король сдвинул брови, повисло молчание. Напряжение разрядил Петр Гашовец, который что-то тихо сказал королю. Лицо монарха разгладилось.

— Князь Михаил отнюдь не лучший из королевских подданных, но это был ваш выбор, — извиняющимся тоном сказал Гашовец. — Его величество сожалеет, что князь не оправдывает его и ваше доверие. А теперь король готов выслушать ваши просьбы.

— Мы ни о чем не просим, — гордо отвечал Борецкий. — Мы хотим предложить королю заключить договор с Великим Новгородом, который был бы равно полезен для обеих сторон.

Получив согласие, Борецкий развернул договорную грамоту и стал зачитывать пункт за пунктом, а Митя переводил его на латынь. Король слушал внимательно, и Мите казалось, что он понимает по-русски, но дожидается перевода лишь для того, чтобы получить дополнительное время для обдумывания. Закончив читать, посадник с поклоном вручил договорную грамоту королю.

Полузакрыв веки, Казимир IV долго молчал. Потом что-то негромко сказал своему переводчику.

— Его королевское величество милостиво одобряет договор и готов его подписать! — торжественно возвестил Гашовец. — Однако для того, чтобы сей документ вступил в силу, его должен утвердить сейм. Таковы наши законы. Но вы можете не сомневаться, король использует все свое влияние для того, чтобы сейм принял правильное решение.

На этом аудиенция закончилась.

Вечером король Казимир дал ужин в честь новгородских послов. Рябило в глазах от златотканых жупанов, бесценных мехов, шелков и бархата, золотых пуговиц, аграфов и плюмажей. Сам король был одет в белый атласный доломан, на поредевших волосах монарха красовалась легкая корона, увенчанная бриллиантовым крестиком.

Однако истинным украшением зала были польские дамы, исполненные очаровательного своеволия. Поймав на себе томный взгляд белокурой панны, Дмитрий Борецкий вдруг подумал об Анне Батори. Мелькнула шальная мысль: а что, если махнуть в Эчед?! Два дня туда, два дня обратно. Сами собой нарисовались в воображении соблазнительные картины, но, тряхнув головой, он отогнал дивное видение прочь…

3

На обратном пути новгородские послы остановились в придорожной корчме в ста верстах от Вильны. Важных постояльцев привечал сам хозяин, дородный русин, назвавшийся Федором Шестаковым. Отвел гостям лучшие покои, велел накормить лошадей отборным овсом, потчевал гостей местными яствами — холодным борщом «шалтибарщаем» и «скиландисом», сырокопченой ветчиной в свином желудке.

Щедро подливая гостям горькую обжигающую старку, хозяин корчмы расспрашивал про Новгород, о котором слышал много хорошего, сетовал на притеснения русинов поляками. К концу ужина захмелевшие послы дружески хлопали корчмаря по обширной спине и, не стесняясь, продолжали обсуждать подробности королевского приема. Ближе к ночи позвали веселых девок, которые смело садились на колени гостям. Митю Герасимова отправили спать за малолетством, а сами продолжали бражничать до ночи. Из всей компании только Дмитрий Борецкий был молчалив и сосредоточен.

— О чем задумался, посадник? — окликнул его Матвей Селифантов. — Эвон как все складно получилось. Я уж и не чаял, что король так легко на все согласится.

— То-то и смутительно, что легко, — задумчиво ответил Дмитрий.

— Пустое! — отмахнулся Матвей. — Тебе сам король слово дал, а он своему слову хозяин.

— Ну да, — усмехнулся Дмитрий. — Сам дал, сам назад взял. Ладно, пойду спать, да и вы тут не засиживайтесь. Завтра рано в дорогу.

Вставая из-за стола, посадник поймал на себе неожиданно трезвый взгляд хозяина корчмы. Откуда было знать Борецкому, что Федька Шестаков уже давно являлся «сходником»— тайным агентом, завербованным московскими дипломатами. Как все русины, он ненавидел поляков и охотно принял предложение московитов, тем паче что ему была обещана щедрая плата.

Рано утром, пока послы еще спали, Шестаков отправился в ближний лесок, нашел там поваленное бурей дерево и опустил в его дупло записку. Несколько часов спустя у дерева появился молодой русин. Вынув записку, он спрятал ее в шапку, а потом, крадучись, вышел на поляну, где нетерпеливо махал гривой оседланный конь. Вскочив в седло, русин хлестнул коня плетью и вскоре исчез из виду.

4

Вернувшись в Новгород, Дмитрий Борецкий поделился своими сомнениями с матерью. Удивительная легкость, с которой Казимир принял все условия договора, могла означать только одно: король воевать за Новгород не собирается, ограничившись словесной поддержкой и щедрыми посулами. Так что рассчитывать, похоже, придется только на самих себя.

Марфу тоже томили тягостные предчувствия. Только что пришли худые вести из Москвы. Великий князь рассылает во все концы призывы готовиться к войне с Новгородом.

— А что делает князь Михайло? — спросил Дмитрий.

— Да ничего не делает! — с досадой отвечала Марфа. — Ровно и нет его!

Михаил Олелькович безвылазно сидел на Городище, сказываясь больным. Совет господ трижды вызывал князя для объяснений, но тот под разными предлогами уклонялся от встреч. Зато нахраписто требовал все новых выплат, а его прожорливое как саранча бездельное воинство поглощало целые обозы снеди. Распоясались, пристают на улицах к женам и девкам. Ненадежный народец, одно слово: хохлы!

Выслушав мать, Дмитрий решительно объявил: раз князь к нам не едет, поедем мы к нему!

На следующее утро на Городище отправилась депутация совета господ: пятеро посадников и трое тысяцких. Князь Михаил вышел к новгородцам здоров и румян, хотя и хмур. Бояре с порога стали осыпать его упреками. Уже пять месяцев сидит в Новгороде, а что сделал? Войско не снаряжает, людей не судит, крепостные стены зияют провалами, на оружейных складах пусто.

В ответ князь стал крикливо жаловаться на скудость корма. Он уже собирался объявить о том, что готов расторгнуть договор с новгородцами, но его опередил Дмитрий Борецкий:

— Ну вот что, князь! Не люб ты Великому Новгороду, нет от тебя проку. Вот тебе Бог, а вот порог.

Михаил побледнел от унижения. По старому новгородскому обычаю ему указывали «путь чист», то есть выкидывали из города как негодную вещь. Отныне темное пятно позора ложилось на весь род Олельковичей.

Дрожащим от ярости голосом князь потребовал жалованье за