Его звали Ху Ксу. Ему было почти шестьдесят, и он был художником смерти, называя сам себя динером. Динер — старое немецкое название патологоанатома, имеющее также значения «ответственный слуга», «раб», но Ху Ксу не был ни тем, ни другим. Маленькая, понятная только ему шутка. В молодости, когда он жил с родителями в Америке, Ху Ксу несколько лет проработал патологоанатомом в Аризоне, в Темпе.

Традиционно всех избравших эту профессию называют этим немецким словом. Быть динером — копаться во внутренностях и выкладывать на стол кишки. Расстегивать мешки с трупами. Распахивать тела и узнавать их тайны, истории мертвецов. Ху Ксу обожал тайны. Это у него было в крови.

В Темпе, когда шериф и его люди узнали тайны Ху Ксу и бросились за ним в погоню, его называли просто «китаец». Китайцу очень сложно спрятаться в Аризоне. Здесь же, у себя на родине, он снова был невидимкой.

Стоя перед возвышением, где стоял железный тазик, до краев наполненный горячей мыльной водой, Ху Ксу внимательно вглядывался в замутненное от пара зеркало и рассматривал отраженную там идеальную красоту. От одного только вида собственного прекрасного лица у него по слегка искривленному позвоночнику шли подрагивающие импульсы наслаждения.

— Да-а-а-а-а-а, — прошипел он сквозь маленькие, ровные и очень острые зубы. — Я прекрасный динер.

И действительно, в его обычном состоянии, как сейчас, на него можно было только дивиться. Его тело, от шеи и дальше вниз, украшало восхитительное панно из переплетающихся замысловатых татуировок. На груди был изображен сверкающий желтыми, малиновыми и изумрудно-зелеными оттенками двуглавый китайский дракон, который спускался ниже черной фигурки Тао. Дракон на животе изрыгал оранжевые языки пламени, которые разделялись внизу и огибали его маленький, уродливой формы пенис. Несмотря на его неправильную форму, а может быть, как раз из-за нее сексуальные аппетиты Ху Ксу были неуемными и самыми разнообразными. Он обладал невероятно обостренным осязанием. То же самое можно было сказать и обо всех остальных органах чувств: вкусе, слухе и зрении.

Он усмехнулся, обнажив зубы, и пробормотал нечто одобрительное по поводу открывавшегося ему вида. Идеально ровные и белоснежные зубные протезы скрывали его собственные некрасивые зубы. Из волос у него оставалась тоненькая козлиная бородка и черный клок на лысой голове. Обычно он заплетал редкие пряди в косички и украшал семью серебряными черепами, которые позвякивали при каждом движении.

Сейчас он сбрил бородку и натянул на волосы латексовую имитацию лысины, так что косички исчезли.

Сегодня серебряные черепа были скрыты от глаз, но обычно их металлическое позвякивание становилось последним звуком, который бесчисленные жертвы Ху Ксу слышали в своей жизни. Он улыбнулся, вспоминая свои славные победы и достижения.

Он провел рукой по костлявому черепу, скользкому от пота, облизал тонкие сухие губы. Надо поторапливаться. Он не может опоздать на встречу с генералом Муном, а ему еще много всего нужно сделать, перед тем как уйти с барки. На маленьком деревянном столике у зеркала стояла красная кожаная сумка. В ней находились самые разнообразные и многогранные тайны, из которых и состояла его жизнь. Он сунул руку в сумку.

Ху Ксу осторожно достал еще один резиновый протез и бесчисленное множество тюбиков с кремом, гримом и пудрой. Ему нравилось петь, работая. Он исполнял песенку семи гномов, которую еще ребенком слышал в мультике «Белоснежка». Песня вдруг всплыла у него в голове, и он запел ее вслух — получилось красиво. Одной из многочисленных способностей Ху Ксу был удивительный дар подражать голосам. Душевный голос Эрика Клептона поплыл по покачивающейся на волнах барже.

Через двадцать минут морщинистый убийца исчез. Вместо него появилась миниатюрная женщина из высших кругов шанхайского общества. Звали ее мадам Ли, и у нее были все необходимые документы, чтобы это доказать. Пожилой сгорбленный Ху Ксу в черном шелковом платье с перламутровыми пуговицами наклонился вперед и стал внимательно разглядывать себя в зеркале. На щеках у него был тонкий слой румян, ресницы казались густыми и длинными за счет умело наложенной туши. А благодаря помаде и контурному карандашу губы казались не такими тонкими. Черный парик, подкрашенный хной, был забран в тугой пучок.

На плече у него висела старая сумка от Луи Вьюттона. Внутри лежали фальшивый паспорт и пятьдесят тысяч евро наличными. В соседней комнате зазвонил старый корабельный хронометр. Восемь. Пора идти. Генерал Мун будет ждать его через полчаса. Но сначала он должен хорошенько попрощаться с несчастным существом, которое терпеливо ждало внизу в темноте и зловонии.

Он распахнул крышку замаскированного люка и остановился, чтобы посмаковать милую вонь, щекотавшую ноздри. Там, внизу, его ожидал целый коллектор страха. Его студия. Он осторожно шагнул (туфли были на приличном каблуке) на деревянную лестницу и начал спускаться. На полпути вниз он услышал сдавленный крик бедняжки Мардж, в котором звучала надежда. Бабушка уже идет, Марджи! Он предполагал, что она его не узнает, и его радости по этому поводу не было предела. Неужели Мардж действительно думала, что милая семидесятилетняя дама спешит ей на помощь? Да, думала!

Трюмы плавучего дома Ху Ксу, старой двухпалубной барки, неотличимой от сотен ей подобных в переполненном плавучими средствами передвижения порту Виктория в Гонконге, были святилищем художника смерти и его рабочим местом. Глубоко в недрах своей барки он в одиночестве творил шедевры, работая всю ночь напролет. Его жертв освещали лишь оплывающие свечи, когда он изменял форму их тел и конечностей скальпелями, хлебными ножами, садовыми ножницами и старой вещицей, создающей много шума, — вибрирующей пилой для перепиливания костей.

Он отметил про себя, что внизу темно. Почти все большие свечи погасли, и только две еще горели. И все же в отблеске свечей все здесь казалось очень милым. У стен выстроились ряды больших и маленьких банок с формалином, в которых были внутренние органы, кусочки тканей и аккуратные конечности. В центре пола располагался сток, который подходил к баку внизу. Из бака жидкость попадала в мацератор — такие используются на больших рыболовных судах для того, чтобы перемалывать рыбьи внутренности в жидкую кашицу, перед тем как кровавая жижа наконец выплескивалась за борт в портовые воды.

В центре его патолого-анатомического кабинета, работа в котором кипела, стоял совершенно новый стол. Этот стол был абсолютной новинкой в дизайне моргов. Он состоял из двух ярусов. Верхняя пластина, на которой сейчас лежала Марджи, представляла собой не что иное, как обычный перфорированный металлический лист. Отверстия позволяли воде