Еще при Петре Великом Новицкий в описании быта близких к самоедам остяков изобразил с наивною картинностью, как шаманит остяцкий заклинатель. Когда туземцы хотят вопросить о своих повседневных нуждах, о рыбном промысле, о зверином лове, тогда волшебствующего вводят в темную хижину и там его накрепко связывают, сами же садятся и играют на свирелях; связанный восклицает кудесные словесы, призывая своего союзника сатану. Действие происходит всегда ночью, и после нескольких часов вызывания в хижину входит бурный и шумящий дух. Тогда присутствующие убегают, оставив волшебника одного с духом. Дух, взяв его, поднимает вверх и опускает вниз и всяческими мучениями сокрушает. После нескольких часов он говорит шаману свои откровения и удаляется, а заклинатель передает сообщенное вопрошающим[292]. Третьяков излагает содержание напевов некоторых шаманских священных песен у остяков и тораков-самоедов. Остяцкий шаман поет, что он с помощью опущенной с неба веревки подымается туда; звезды, которые заграждают ему путь, он отстраняет. На небе шаман плавает на лодке и на ней же потом спускается по речке на землю с такой быстротой, что ветер пронизывает его насквозь. Затем с помощью крылатых дьяволов он опускается под землю и просит у мрачного духа Ама, иначе шаманская мать, парку. (В это время окружающие накидывают ему на плечи парку.) В заключение заклинатель объявляет каждому из присутствующих, что счастье его упрочено, а больному – что дьявол изгнан. У тазовских остяков и юраков заклинатель поет о своем странствовании, что, пролетая среди цветущего шиповника, он поднимается на небо, где видит на тундре семь лиственниц; тут дедушка его делал прежде бубен. Потом шаман заходит в железный чум и засыпает, окруженный багрянистыми облаками. На землю спускается он по речке и затем, кланяясь небесному божеству Солнцу, Луне, деревьям, земному зверю – владыке земли, просит о продолжении жизни, счастье и т. д.[293]

Переходя на крайний восток Сибири к Тихому океану, мы встречаемся у племен, там живущих, с однородными явлениями. У чукчей, по рассказу Литке, шаман для камлания сначала ушел за занавеску, затем послышались завывания и легкие удары в бубен тонким китовым усом; потом, открыв занавеску, он, раскачиваясь из стороны в сторону, усилил крики и удары в бубен и, сбросив кухлянку, обнажился до пояса. Представление кончилось фокусами. Сначала шаман взял гладкий камень, дал подержать Литке и затем, держа его между ладонями, потер одну ладонь о другую, и камень исчез; он оказался в опухоли около локтя, откуда и был вырезан. Последним фокусом, после которого шаман скрылся за занавеску, было резание ножом языка, так что текла кровь[294]. Коряцкие шаманы, по замечанию Крашенинникова, не имели особой одежды и отличались только тем, что лечили больных и проделывали различные фокусы: прокалывали, например, живот ножом. При лечении они указывали, какое животное следовало принести в жертву. Бубен играл у них в камлании важную роль[295]. У камчадалов особых шаманов не было, но шаманствование совершалось женщинами; они, преимущественно, старухи и лечили нашептыванием. Главный вид шаманства заключался в том, что две женщины садились в угол и беспрестанно шептали. Одна из них привязывала к ноге крапивную нитку, украшенную красной шерстью, и качала ногой. Если нога легко поднималась, то это означало успешный исход начинаемого дела, если же нога поднималась с трудом, то следовало ожидать несчастья. Этим камлание не кончалось; шаманка призывала бесов словами «гуть, гуть» и скрежетала зубами, а когда бесы являлись, то встречала их хохотом и кричала «хой, хой». Спустя полчаса бесы удалялись и ворожея кричала при этом «ишки», т. е. «нет». Ее помощницы шептали в это время и уговаривали ее не бояться и примечать все, не забывая загаданного. Некоторые, прибавляет Крашенинников., сказывают, что во время грома и молнии дух билюкай сходит к шаманкам и, вселяясь в них, способствует им угадывать[296]. Хотя из всего рассказа Крашенинникова о шаманстве у камчадалов вытекает то, что это племя считает всех женщин, в особенности старух, способными к камланию, но, взвешивая сообщенные им факты, мы не можем согласиться с его взглядом и полагаем, что только известные женщины, особо одаренные, могли вызывать духа и даже с ним соединяться.

Гиляки тщательно скрывают деятельность своих шаманов, и потому особенно интересен обстоятельный рассказ купца Иванова, помещенный в 1866 г. в «Сибирском вестнике». Г-н Иванов жил на Амуре с 1855 г., заведовал гиляцкой школой и имел тесные связи с амурскими и сахалинскими гиляками. Один знакомый шаман разрешил ему, из особого расположения, присутствовать при камлании. В 10 часов г-н Иванов пришел в юрту. «При входе моем, – сообщает очевидец, – он начал надевать на себя шаманский костюм с железными побрякушками, довольно тяжелыми, взял в руки бубен, обтянутый рыбьей шкурой, и начала бить в него волосяной щеткой. На голове его были деревянные длинные стружки, и под звуки бубна он начал скакать по юрте и кричать диким голосом, стараясь показать зрителям, что на него находит вдохновение, в чем и заключается действительность его профессии. В числе различных гимнастических упражнений и фокусов он берет в правую руку нож, а в левую топор и, отходя к дверям, где нет никакого освещения, наставляет нож на живот и бьет топором по черенку, покуда лезвие ножа не войдет во внутренность, после чего, обращаясь к зрителям, показывает, что острие пошло в живот. Все окружающие подходят к нему для освидетельствования, и кто-нибудь берет за черенок и отрывает его от лезвия, которое, по словам шамана, осталось в желудке, и потом уже из себя его фокусник выпускает». Г-н Иванов раскрыл и обличил обман шамана[297].

Особенное развитие получило шаманство около Байкальского озера и в Алтайских горах. В этих классических странах черной веры работали такие серьезные исследователи, как гг. Ядринцев, Потанин и Радлов. Там, на юге Сибири, мы встречаем и образцы произведений шаманского ума, волнуемого воспаленным, воображением, и целые мистерии, в которых заклинатели духов являются действующими лицами и которые отличаются большим драматизмом. Еще у древних монголов во времена Чингиса и его непосредственных преемников шаманы являлись во всем блеске своего могущества; они были жрецами, врачами и прорицателями. Первое их качество, мало характеризующее шаманство, не имеет значения для нашей задачи. Для излечения древние монгольские шаманы употребляли те же приемы, которые встречаются у всех сибирских инородцев. Когда заклинатель духов, виновников болезни, не мог прийти в исступление, то присутствующие хлопаньем в ладоши, криком и пением старались его воодушевить; этот обычай