– Сейчас сообразим, – Паша оглянулся по сторонам. – Только, как ты изволил выразиться, реликтов у нас не двое, а трое. О самом интересном я тебе не успел рассказать.

– И кто же это? Небось, какой-нибудь «отец русской демократии, особа, приближенная к императору».

– Почти угадал, – на лице моего приятеля появилась довольная улыбка. – Хан, не мог бы ты представить товарища подполковника его благородию, поручику Андрею Фольмеру?

– Какому еще поручику? В ваши стройные ряды затесался очередной реконструктор?

– Нет, поручик всамделишный, офицер врангелевской армии, расстрелянный в Крыму в ноябре 1920 года…

– Как расстрелянный! Паша, у тебя точно кукуха поехала! Ты соображаешь, о чем говоришь?

– Я-то соображаю… А теперь мы будем соображать вместе с тобой. Кстати, два предыдущих персонажа тоже были убиты в бою. Только вот воскресли они в наше время, причем чуть ли не на линии фронта.

– Так… Постой, надо подумать. – Мне показалось, что со стороны я напоминаю фрекен Бок, которая удивлена до крайности шалостями Малыша и Карлсона. – Давай начнем с твоего поручика. Судя по фамилии, он немец. Ты как с ним разговаривал, по-русски или по-немецки?

– Конечно, по-русски… У него только фамилия немецкая, а по-нашему он шпрехает не хуже нас с тобой.

– Товарищ капитан, – я повернулся к Халилову. – Не могли бы вы пригласить господина поручика сюда?

Минут через пять в комнатку, где размещался кабинет Паши, вошел ничем не примечательный парень в поношенной, но чисто выстиранной камуфляжке с погонами старшего лейтенанта. Разве что глаза у него были, как у офицера «Каскада» после нескольких лет службы «за речкой».

– Товарищ майор, – обратился он к Паше, – старший лейтенант Фольмер по приказанию товарища капитана прибыл.

6 августа 2014 года. Первомайское у Снежного, район Саур-Могилы.

Подполковник ФСБ Жарков Александр Павлович

Старший лейтенант (поручик?) Фольмер обращался к своему непосредственному начальнику, но едва заметно краешком глаз косился на меня. Паша не спешил представлять меня, да и был я в обычной камуфляжке, одолженной у хозяйственного Миши Варенчука. Знаки различия и прочие нашивки, по которым можно было бы оценить мой статус, отсутствовали. Но Фольмер, человек опытный, сразу понял, что в кабинете начальника я оказался неслучайно.

– Дело вот в чем, – осторожно начал Паша, – ко мне приехал мой старый друг и боевой товарищ, с которым мне довелось повоевать в Афганистане.

Фольмер повернулся ко мне и вежливо поинтересовался:

– Простите, я, к сожалению, не знаю вашего имени и отчества, но для меня большая честь познакомиться с человеком, о котором так тепло отзывается уважаемый Павел Сергеевич.

– Ну, считайте, Андрей Иванович, что мы с вами уже знакомы, – улыбнулся я, – зовут меня Александром Павловичем, а звание мое – подполковник.

Поручик – по моему мнению это звание больше соответствовало манере держаться пришельцу из прошлого, – услышав о том, что перед ним старший офицер, вздрогнул и попытался встать по стойке смирно.

– Я здесь не по служебной надобности – приехал к моему другу по сугубо личному делу, и потому вы можете на время забыть о субординации. Тем более, как я слышал, в армии генерала Врангеля взаимоотношения между офицерами были менее строгими, чем в императорской армии…

– Так вы, господин по… простите, Александр Павлович, знаете, кто я и откуда?

– Знаю. Мой друг и ваш командир не стал скрывать от меня тайну вашего появления в этом времени. К тому же, Андрей Иванович, мы с вами земляки – я тоже жил в Петербурге на Кирочной улице, только в самом конце ее, у Таврического сада.

Фольмер улыбнулся, и лицо его перестало быть напряженным.

– Я знаю этот сад – мне нравилось в нем гулять. Только скажите мне честно – вы приехали по мою душу? Я понимаю – обстоятельства моей смерти и последующего воскрешения в вашем времени настолько необычны, что они не могут не заинтересовать лиц, принадлежащих к определенным службам нынешней России. И вы наверняка имеете к ним отношение…

Поручик внимательно посмотрел на меня.

Не желая лгать, я кивнул.

– Алексей Иванович, – вступил в разговор Павел, – вы тут поговорите с моим другом, а я схожу, узнаю, нет ли каких-либо известий от наших разведчиков. Удалось ли им отловить побегушников…

Чтобы наша беседа была более непринужденной, я предложил Фольмеру присесть и разрешил ему курить. Он достал из кармана пачку каких-то дешевых местных сигарет, щелкнул газовой зажигалкой и с наслаждением затянулся. Я, давно уже отказавшийся от этой дурной привычки, едва заметно поморщился. Поручик, увидев мою гримасы, затянулся еще раз и притушил сигарету.

– Скажите, Александр Павлович, – спросил он. – Что со мной и моими товарищами будет дальше? Мне не хотелось бы отправиться в тыл в то время, как здесь воюют с жестоким и страшным врагом люди сугубо цивильные, толком не умеющие держать в руках оружие.

– А я разве сказал вам, что вас немедленно отправят в тыл? Насчет же того, что с вами будет дальше… Тут многое зависит от обстоятельств. С моей точки зрения – ваше появление здесь не случайно. Места здешние помнят многое. Здесь когда-то бились наши предки с кочевниками, приходившими их грабить и убивать. Помните речку Каялу, на которой была разбита дружина князя Игоря Святославича? Она протекает где-то здесь. Здесь же находилась памятная нам река Калка, где тумены монгольских военачальников Субэдэя и Джебэ сокрушили объединенные рати русских князей, а потом пировали на помосте, под которым лежали связанные князья.

– Я помню все это… – задумчиво произнес поручик. – Только почему судьба (или что-то другое) выбрала именно меня? Ведь я не русский по крови. Я немец, крещенный в православие, изрядно обрусевший, но все же немец.

– Андрей Иванович, да русскость не передается с кровью. Русский – это даже не национальность, а состояние души. Тут неподалеку родился Владимир Иванович Даль. Отец его был датчанином, мать – немкой. Но я считаю, что трудно найти более русского человека, чем он. Немка по рождению императрица Екатерина Алексеевна говорила: «Я имею честь быть русской». Она же сказала: «Россия сама по себе Вселенная и никто ей более не нужен».

– Золотые слова, Александр Павлович! – воскликнул Фольмер. – На фронте, там, где смерть была обычным явлением, я помнил лишь одно: умереть за Россию – великая честь. А мой родственник по материнской линии похоронен на Братском кладбище в Севастополе под эпитафией: «Ey, wie süß es ist, fur das Vaterland zu sterben!» Что означает «Эх, как сладко…»

– «…умереть за Родину», – продолжил я. –