Шрифт:
Закладка:
— Чего ты, Вера, как гусыня, гнездишься. Говори, тут все свои.
Буфетчица еще сильнее залилась краской и нерешительно начала:
— Тут такое дело, Марина Михайловна... Ходят слухи, что в нашем районе работает ревизор то ли из Минска, то ли из самой Москвы. Вскрыл много безобразий, поставил вопрос о снятии с должностей всего районного начальства, а некоторых даже отдать под суд. Добрые вести-то быстро расходятся. Вот мой дед, — кивнула она на старика, — прослышал и приехал, чтобы попасть к этому ревизору. Пенсия у него всего тридцать семь рублей. А разве проживешь в наше время на эти деньги даже в деревне? Говорю деду: не до тебя и твоей пенсии тому ревизору, у него покрупнее дел хватает! А он свое: помоги да помоги попасть к нему...
Марина скосила на меня смеющиеся глаза, пряча их от буфетчицы, спросила:
— И что же ты, Вера, от меня хочешь?
— Говорят, Марина Михайловна, вы с этим ревизором в одной школе учились, что он позавчера приходил к вам.
Я чувствовал, что Марина еле сдерживается, чтобы не расхохотаться, но тем не менее внешне спокойным голосом ответила:
— Что-то не слышала о таком ревизоре. А позавчера у меня действительно был школьный друг. Вот он перед тобой.
Буфетчица скользнула по мне равнодушным взглядом и, не скрывая разочарования, сказала:
— Извините, Марина Михайловна, за беспокойство. Я ведь увидела вас, обрадовалась: думаю, поможете. Плохо живется старику одному. И к себе его взять не могу — сама тут на птичьих правах, по чужим углам скитаюсь...
Лицо Марины сразу как-то потускнело, вытянулось. С минуту она о чем-то размышляла, потом отодвинула стакан с чаем и решительно сказала:
— Вот что, Вера. У тебя когда пересменка?
— Завтра, а что?
— Вот завтра и езжай в деревню, забирай деда с его пожитками. Пока до лучших времен поживете у меня. Ясно?
— Ой, зачем вы так, Марина Михайловна? Не будем мы вас стеснять. Неудобно...
— Не выступай, Вера. Решение принято.
— Спасибо вам большое, Марина Михайловна! Даже не знаю, как благодарить вас...
— Благодарить после будешь. А пока забери этот селедочный чай и принеси свежий, только без сахара. Пару карамелек найдешь?
— Найду, Марина Михайловна, найду!..
Марина проводила глазами буфетчицу, толкнула меня и тихо засмеялась.
— Видишь, какую известность ты получил в районе! Легенды о тебе слагают. Только не зазнавайся. — И уже серьезным, задумчивым голосом добавила: — Люди истосковались по справедливости, но не потеряли в нее веру. Отсюда и легенды об отдельных героях, борцах за лучшую долю народа. Кстати, разворошил ты наш муравейник. Вчера «отцы» города и района до глубокой ночи совещались в кабинете первого. Смотри, Игорь, эти людишки мстительны, они не прощают ничего. Будь осторожен, прошу тебя. А в наших людей ты вдохнул веру в лучшие и скорые перемены. Даже на меня как-то теплее стали смотреть. Раньше ведь тоже причисляли к этой «элите» — секретарь исполкома, дескать, не может не быть с нею заодно. Спасибо тебе. Ты мне очень и очень помог, заставил поверить в свои силы и возможности. Если бы не твой приезд, я, пожалуй, так и тянула бы, молча, стиснув зубы, свою лямку...
Когда вышли на площадь, мой автобус уже стоял на посадочной площадке. Возле открытой двери взад-вперед ходил Иван Тимофеевич.
— Зачаевничались же вы! — хмуро встретил он нас. — Хотел уже в буфет за вами идти. Посадку еще полчаса назад объявили.
— «У нас еще в запасе четырнадцать минут...» — тихонько пропела Марина и тут же, взглянув на часы, поправилась: — Нет, к сожалению, только пять...
Вдруг из-за угла вокзала вылетел вихревой столб, прошелся по площади, кружа в основании своей воронки обрывки бумаги, прошлогодние листья, сено, солому и прочий мусор. Марина испуганно прильнула ко мне, придерживая руками косынку. Но вихревой столб, дохнув неукротимой силой ветра и осыпав нас пылью, прошел рядом с автобусом, легко преодолел забор и растаял в огородах.
— Ф-фу! — отдуваясь и вытирая платком лицо, Марина посмотрела на меня и задумчиво своим низким голосом сказала:
— Говорят, такой вихрь приносит счастье, если не коснулся тебя. Рядом со мной тоже прошел зловещий вихревой вал, но, к счастью, не втянул в свой водоворот, хотя с каждым днем становилось все тяжелее сопротивляться...
Я понял ее и молча прижал к себе. Она с благодарностью коснулась щекой моего плеча, спросила:
— Ты долго пробудешь в областном центре?
— Не знаю, Марина. Как сложатся обстоятельства, но, думаю, не более двух-трех дней. Надо же довести до конца начатое дело.
— Успехов тебе, Игорь.
— Спасибо.
— Ты вот что, — строго напомнил Иван Тимофеевич, — если доживу до своего восьмидесятилетия, приезжай. Обязательно, слышишь? Иначе обижусь. У меня теперь ты один остался...
— Приеду, Иван Тимофеевич. Мы же договорились. А чтобы вы не чувствовали своего одиночества, поручаю вас Марине. А ты, Марина, хоть изредка заглядывай в Мосточное. Оно для тебя сейчас тоже родным стало. Там, на кладбище, Валька...
Она сразу погрустнела. Взяла меня под руку, прижалась плечом, шепнула:
— Пиши, Игорь. И у меня ты единственный из друзей остался.
К автобусу подошел водитель, кивнул:
— Товарищи пассажиры, заходите. Отправляемся.
Я попрощался с близкими мне людьми, и в глазах предательски защипало. Торопливо вскочил в уже начавший трогаться автобус. В окно увидел хмурого Ивана Тимофеевича и прижавшуюся к его плечу со вскинутой рукой Марину...
Я занял свое место в автобусе. На душе было тоскливо и неуютно. Позади оставались трое тяжких для меня суток. Почему-то подумалось, что дело, ради которого я приезжал, в детективном смысле оказалось до банальности простым в моей долголетней практике оперативника. Бывали дела и посложнее, когда работал начальником отделения уголовного розыска Соколовского РОВД, а затем заместителем начальника ОУР УВД области. О некоторых из них и хочу рассказать.
Презумпция невиновности
1
На полу, возле распахнутой дверцы шкафа, лежал портрет миловидной женщины. Несколько капель крови темнело на разбитом стекле. Эксперт-криминалист, присев на корточки, рассматривал сквозь лупу щели пола. У окна со скучающим видом стоял судебный медик, ждал ушедшего на соседний хутор прокурора. Труп увезли в морг, и поэтому судебно-медицинскому эксперту на месте происшествия уже нечего было делать.
Я поднял портрет, прислонил его
