Шрифт:
Закладка:
Но Илью все это ничуть не устраивало. Остаться в таком унылом селе, работать в мастерских, жить на квартире. Какой трактор? Какая невеста? Ехать через всю страну, чтобы сесть на трактор. Невест и дома хоть отбавляй. От одной едва отвязался, а тут тебе новых предлагают. Не нужны, виноград их не нужен.
Спустя неделю повез приятель Илью под Феодосию, там, в одном из пансионатов, заместителем директора работал родственник. Нашли родственника, посидели, поговорили, винца выпили. Замдиректора и предложил Илье работу — такую, что ничего лучшего просто и придумать нельзя было. Море, тишина, парк, отдельная комната в коттедже, питание в столовой, оклад и обязанности на пляже, с которыми свободно справился бы и двенадцатилетний мальчишка.
В первые дни Илья даже не верил этому. Ему все казалось, что вот сейчас придут и скажут: хватит, парень, поиграл — и довольно, иди-ка занимайся настоящим делом, а сюда мы старушку определим. Нет, все было всерьез. Зимой, в самое неуютное время, с декабря по март, на три месяца ежегодно пансионат закрывался, чтобы провести в жилых и подсобных помещениях так называемый текущий ремонт — побелить, покрасить, проверить водопровод и канализацию, электропроводку. Илья тогда превращался не то в завхоза, не то в кладовщика. Отправлялся в различные конторы получать материалы, привозил, выдавал ремонтникам. Подчинялся он во всем заместителю директора пансионата по хозяйственной части.
Подступил незаметно полагающийся Илье отпуск, но от отпуска он отказался, получил отпускные, и все. Брать отпуск — значит, домой ехать, навещать стариков и Клавку, а домой ехать ему не хотелось, не по себе как-то было. Начнут расспрашивать — как живешь, чем занимаешься? Что отвечать? На пляже мусор собираю, лежаки выдаю. И врать вроде бы неудобно — свои люди. Илья написал письмо, что приедет на следующий год. Это было второе письмо, отосланное родителям с юга. Первое он посылал примерно через полгода после приезда в Крым. Вернее, он написал тогда два письма — Клаве и старикам. Сообщал, что живет в Крыму, возле самого моря, что посчастливилось найти хорошую работу, какую — умолчал, а с жильем тяжело, придется ждать. Пообещали, но когда это решится, сказать он затрудняется, видимо, не через год и не через два. Временно он находится как бы на квартире, хотя жилье и казенное.
За первые письма Илья сел не сразу — оттягивал, раздумывал. Но и не писать совсем было нельзя. Родители и Клава отвечали сдержанно, видно было, что они обижены на него. Мать жаловалась на болезни, просила — если случится, что умрет она скоро, так чтоб он хотя на похороны приехал, раз уж не захотел с ними жить.
На первых порах Илья опасался, что Клавка, получив от него весть, соберется и приедет сюда с ребенком. А вдруг действительно заявится — что тогда? Но, поразмыслив, решил, что вряд ли она отважится на такое — оставить мать, заботы домашние, телят и поехать за столько верст неизвестно куда, разыскивать человека, который ей и не муж, и не жених — непонятно кто. Да и забоится она ехать — нигде никогда не бывала. И Илья успокоился.
Родители ни в чем не упрекали Илью, но он чувствовал, находил в строках писем упреки и тогда начинал придумывать оправдания. Хорошо, что он не написал о себе правду, это сильно огорчило бы стариков, мать расстроилась бы и, конечно, заплакала бы. Но если Илья и думал о себе, что вот не своим делом вроде бы занят, то лишь в первые месяцы в связи с родительским письмом, да и то не шибко глубоко переживал. Будучи человеком от природы неглупым и наблюдательным, он давно понял, что нет на земле порядка, а те, кто должен навести порядок во всем, не очень-то спешат и стараются навести. Или не могут. А раз так, то не осуждайте в таком случае его, Илью Подрезова. Судить легко. А вы сначала на себя посмотрите, правильно ли живете, по совести ли.
Здесь, на юге, каждый второй не своим делом занят, лишь бы приткнуться. Поезжай в Феодосию, Керчь, Судак, зайди в магазины — за прилавками зачастую мужики стоят. Что это — мужская работа? Да мало ли чего. Глянешь, в киоске газированной водой торгует такой мордоворот, что страшно подойти. Он что — изболел? Да ему в порту мешки стокилограммовые швырять через голову надо. А он в киоске. И ничего. А ведь кто-то принимал его, оклад устанавливал прежде, должность утверждал. И вот он, пожалуйста вам, торгует.
Видно, работа эта продавца во всем устраивает, видно, какие-то другие доходы есть у него, иначе не держался бы он так за киоск. Газированная вода — не пиво, пены не дает. Или на базаре стоят.
Или квартиросдатчики. Никто не порицает их, никто не штрафует их, не запрещает заниматься подобным промыслом, не ведет в милицию, не судит судом. Им, значит, можно, а ему нельзя. Он не выращивает цветочки-ягодки для базара, не пристраивает к дому клетушку, чтобы пустить лишнего курортника, содрав с него три рубля, он занят серьезным делом — обслуживает отдыхающих. Есть такая должность — рабочий пляжа. Не им, Подрезовым, она установлена, не ему ее отменять. Не он, так другой принят будет в пансионат. Обязанности свои Илья выполняет добросовестно, замечаний, жалоб нет, отдыхающие довольны. Что еще? Ничего. Нечем возразить вам…
Прошли год, и два, и три. Илья давно обвыкся в новом своем положении, оно ему нравилось все более и более. Домой он так и не съездил, отписывая всякий раз, что дела держат. Так было лучше. Не стоило тревожить родителей. А если что случится, те дадут телеграмму. Клаве он теперь не писал, передавал через стариков приветы. Она ему не отвечала, а это как нельзя лучше устраивало Илью. О ребенке старался не думать, будто и не было его. Мало ли кто с кем гулял, кто от кого рожал. Молодость…
Он изменился. Возмужал прежде всего. Следил за собой. Не курил, занимался гимнастикой, чтоб не раздобреть. При росте метр восемьдесят держал вес восемьдесят пять килограммов. Ежели приходилось выпивать, пил одно сухое винцо, не более одной бутылки за вечер. Каждое утро брился, чистил зубы, меняя пасту, раз в месяц подстригался. Он смотрел на свои руки и не узнавал их, улыбаясь. У него были маленькие, женские кисти рук. Но это
