Шрифт:
Закладка:
Гулял перед призывом Илья с девчонкой Клавкой. Росли вместе, учились с первого по восьмой. Гуляли, гуляли и догулялись. Ему на службу идти, а ей через месяц-другой рожать. Клавка затосковала и в рев: забудешь, как я тогда?! Но Илья успокоил ее, сказав, что по возвращении поженятся. Он не отказывается от нее, все знают, у всех на виду гуляли. Клавка рада, мать ее рада — хороший парень зятем будет. Рады родители Ильи — сын с ними останется, а уж Клавку они давно своей почитают. Собрали гостей на проводы, Клавка осталась, родители остались поджидать со службы сына.
Служил Илья на юге, почти возле самого моря. В свободное время ездили купаться, ездили в зеленые приморские городки. Илья, до армии не бывавший нигде далее районного села, ко всему присматривался, прислушивался, расспрашивал, дивясь легкой южной жизни. Море. Солнце. Теплынь почти круглый год. Ни осенней распутицы, когда по дорогам ледяная грязь едва не до колен, ни унылых надоедливых дождей с конца сентября и по заморозки, ни затяжных метелей — дверей не открыть, а надобно вставать, идти работать, ни морозов, высекающих слезы — они тут же замерзают на ресницах. Сломается трактор в дороге — хоть заревись…
На юге — все иначе. Если у тебя (село это, город ли — неважно) дом свой близ моря, ты можешь распрекрасно жить только за счет курортников, которым здесь, с марта по ноябрь, нет числа, беря с каждого по три рубля в сутки. Месяц минул — девяносто рубликов отдай хозяину, будь добр. А хозяин, он не одного тебя пускает, и по пяти человек у него живет зараз, и по семи, и больше. А сад, откуда все чередом плывет на базар… А огород с лучком-чесночком-редисочкой, ягодками всякими. Один огород, рассказывали Илье, небольшой, соток в десять скажем, столько приносит дохода, что не одним детям — внукам остается. Живущим в Сибири и глубже кажется, что фрукты-овощи на юге ничего не стоят, на килограммы не продают — ведрами, и ведро яблок, допустим, отборных — три рубля, самая высокая цена. А уж огурцы, те никто и за овощи не считает, лопатами гребут их, как и помидоры. Копейки цена ведру.
В дни увольнения Илья часто с рублями солдатскими своими заходил на базар. Помнит, как попал впервые. Средина июня, ни яблок, ни винограда не было, была ягода, и стоила она хорошо: клубника шесть рублей килограмм, черешня четыре. Илья кинулся к ведру с малосольными огурцами, вспоминая деревню, спросил, а они два с полтиной. Вот тебе и огурчики. Огирки, как называют их на юге. Вот это жизнь! И на кой тебе образование, диплом, к чему так стремятся многие, служба, пенсия. Тебе нужно восемь грядок под клубнику и столько же под огурцы, благо растут они прямо на земле, а не на навозе, как в Сибири. И ты спасен, ты огражден от всех бед и невзгод до последнего дня своего.
В те дни Илья много думал о жизни вообще, что вот много в ней непонятного, о своих земляках, о родителях. Ему было обидно и даже частью стыдно за родителей, что жили они только своим трудом, и трудом тяжелым. Но и никак он не мог представить, чтоб его мать, работавшая в войну на лесоповале, а потом в «Заготзерне», на полевых и других работах, чтобы его мать выращивала на продажу огурчики, солила, несла на базар, и, установив цену в два с полтиной килограмм, окаменев, стояла бы за прилавком дотемна, не сбавляя ни копейки, зная, что все одно огурцы раскупят, сколько ни принеси. Приезжих ежегодно тьма-тьмущая, отбоя нет. Любую цену назови — никто не торгуется, берет. В семь утра базар уже гудит — и до позднего вечера. А дней таких с апреля по октябрь…
Служба закончилась, Илья вернулся в деревню. Отдыхал на первых порах, как и положено отслужившим, но сколько ни отдыхай, надо и за дела приниматься. А какие дела: садись заново на трактор — паши, борони, сей, урожай собирай. Не хочешь — за скотом иди ухаживай, ничего другого не предложат. Клава смотрит, ответа ждет, ребенку полтора года уже, записан на его, Ильи, фамилию. А Илья медлил, глядя тоскующе вокруг. После того, что он видел на юге, он уже не мог жить той прежней жизнью, которой жил до армии. В любую погоду вставать затемно — трактористу всегда найдется работа — надевать замасленную спецовку, заводить трактор, пахать в жаре, грохоте, глотая пыль, ругаться с бригадиром из-за запчастей, ездить с тележкой за грузом на центральную усадьбу, буксовать, матерясь, ночевать в дороге. Спешить на свой сенокос — а вдруг дождь. Управлять скотину, помогая матери. Посадить, прополоть, окучить, выкопать вовремя картошку. Привезти сено, заготовить на зиму дров. Да пропади оно все пропадом. Ежели для всех равно — тогда без обид. А то что ж получается, одним жизнь — труд сплошной, другим — праздники. Нет, он так не согласен. Все равны, говорят-пишут, значит, жизнь должна быть равная…
И Илья ушел туда, где праздники. Клаве и старикам он сказал, что намерен поехать на юг, где жизнь во всех отношениях легче. Устроится, обживется, а потом уж вернется за ними. Сколько можно на Шегарке комаров кормить. Никто его, разумеется, не удерживал, но никто особо и не поверил его словам, хотя ничего удивительного не было в том, что человек едет на новые места. Не поверили потому, что Илья и сам плохо верил в то, что говорил. Говорил, а сам думал совсем о другом — это почувствовали. Клавка плакать опять, мать плакать, отец простился молча, без слов.
Уехал. Добравшись до областного города, Илья сразу же повернул в южную сторону, но не туда, где служил, а в Крым, там проживал товарищ по службе, записавший при расставании адрес. Товарищ жил довольно далеко от моря, в большом степном селе, село сразу же не понравилось Илье, как не понравился вообще степной Крым. Сушь, пыль, солоноватая вода. В селе ни речки, ни леса. Дома из ракушечника, сады. Товарищ работал в школе преподавателем труда и
