приложил руку к непокрытой голове, хотя хорошо знал, что в армии так не бывает, — учителя Домбровского несправедливо обижает заведующая учебной частью Ирина Ивановна Горик.

— Ладно. Я поговорю с ней, — вяло ответил отец. Он теперь вновь глядел на размытую гору сквозь стекло, по которому сплошным потоком лилась вода.

Возможно, по этой причине я не придал его словам значения. И зря!

27

Вопросов мне продиктовали три. Первый — рассказать о правилах эксплуатации напильника.

Правила так правила. За теорию я не очень боялся.

— Новый напильник, как правило, имеет острые зубья…

— Почему «как правило»? — спросил главный инженер, спортивного вида мужчина, возглавлявший аттестационную комиссию.

— Новый напильник имеет острые зубья, — не растерялся я. — Поэтому в начале работы этим напильником нужно обрабатывать мягкие материалы. Такие, как латунь, бронза. А уж потом, когда острая часть зубьев немного притупится, следует переходить на работу с более твердыми материалами.

Корнилыч, сидевший прямо под стенной газетой «Судоремонтник», одобрительно кивнул.

— Чугунные детали, имеющие корку, или поковки с окалиной обрубить или опилить напильником и только после этого обрабатывать новым. То же самое правило распространяется и на поверхности, загрязненные смазочными маслами, жирами и смолами.

— Хорошо, — сказал главный инженер. — А как вы будете опиливать узкие заготовки?

— Для предохранения зубьев от выкрашивания при опиливании узких заготовок нельзя применять напильник с крупным шагом; кроме того, необходимо надежно закрепить заготовку в тисках. Нельзя употреблять личные и бархатные напильники для опиливания мягких металлов, так как стружка быстро забивает впадины между зубьями и снижает режущую способность напильника.

…Потом меня спросили, для чего применяются спиральные сверла с цилиндрическим хвостиком, что такое плоскостная разметка по шаблонам… Оценили мою практическую работу — полукруглую скобу из полосовой стали. Быстро, словно боясь, что меня перебьют, я рассказал, как делал эту скобу. Вначале разбил на отдельные участки и подсчитал их размеры с учетом припуска на изгиб и припиловку. Потом отмерил на полосе длину скобы и отрубил заготовку; на месте изгиба лапок чертилкой нанес разметочные риски и зажал заготовку в тисках между двумя накладными губками… И так далее и тому подобное.

Словом, я рассчитывал на третий разряд. Мне же дали второй. Я воспринял это как вопиющую несправедливость и вместо того, чтобы идти в цех, прямо с аттестационной комиссии пошел на морской вокзал…

На другой день Корнилыч зря ожидал меня в цехе. К одиннадцати часам я пришел в отдел кадров и подал заявление об уходе.

— Иди работай, — сказали мне там. — В один день не увольняют.

— Не пойду, — заявил я.

— Под суд отдадим.

— Я несовершеннолетний.

— Из комсомола исключим, — пригрозили без всякой надежды.

— На комсомольском учете в школе состою, — пояснил я. — А там меня ни при какой погоде не исключат.

— Чего же ты хочешь?

— Третий разряд.

— Паразит, — сказала тетенька, по-моему замначальника отдела кадров. Мне всегда приходилось иметь дело с замами.

Я пошел на море. Погода была хорошая. Стоял бархатный сезон. Пляж тянулся длинный и почти безлюдный. Море золотилось, как чешуя. Над берегом звенели стрекозы — фиолетовые, с серебряными крыльями.

28

— Ходишь все, — осуждающе сказала тетка Таня, с силой выжимая половую тряпку из старой мешковины. Цемент ступенек, ведущих на захудалую террасу, незастекленную, обитую выгоревшей фанерой и дощечками из-под консервных ящиков, еще был мокрым, блестел, словно галька, смоченная волной.

— А что? — равнодушно спросил я.

— А то, — тетка Таня ожесточенно встряхнула тряпку, повесила ее на частокол забора. Не без злорадства сообщила: — Отца неотложка прямо в больницу увезла.

Солнце, скатываясь в море, уже поравнялось с нашей горой. И тени от деревьев распластались такие длинные, будто вообще не имели конца.

Последние дни отец чувствовал себя относительно здоровым, поэтому я испуганно спросил:

— Сердце?

— Не знаю, — тетка Таня подбоченилась. Шея у нее была такая короткая, что казалось, голова растет прямо из плеч. — Я с варениками связалась. Прокоша страсть как их любит. А отец твой из школы совсем плохой пришел. Как с креста снятый. Тут я побежала в «скорую помощь».

— Почему из школы? — не понял я, начисто позабыв обещание отца разобраться в связи с тем, что Ирина Ивановна Горик обижает учителя Домбровского.

Из рассказов очевидцев, со слов самого отца события представляются мне так.

Надев свой лучший бостоновый костюм цвета маренго, мягкую велюровую шляпу, лакированные полуботинки в тон костюму, прикрепив к лацкану пиджака длинный ряд боевых орденов и медалей, отец чинно отправился в школу.

Он шел с благой целью спокойно, по его словам, поговорить с заведующей учебной частью о том, что негоже обижать старого человека, участника революции, гражданской войны, наконец, просто порядочного, образованного педагога. Я не уверен, что подобная беседа принесла бы много пользы Домбровскому, ибо Ирина Ивановна Горик относилась к категории женщин, которую людская молва метко определяет емким, все объясняющим словом — стерва. Однако Ирина Ивановна была достаточно умна, чтобы не позволить себе грубость с человеком, на груди которого были ордена. Поэтому беседа с ней, если бы таковая состоялась, носила бы скорее всего корректный, спокойный характер. И безусловно не довела бы отца до больницы.

К сожалению, обстоятельства сложились иначе…

Еще весной, кажется на Восьмое марта, в школе сломалось пианино: треснула там какая-то дека. Говорили, что верхняя. И звуки получались совсем не те. Плохие получались звуки. Мастера, способного починить инструмент, долго не могли найти. И вот наконец, в тот самый злополучный день, когда отец направился в школу, кто-то из знакомых Ирины Ивановны позвонил и сказал, что есть очень хороший мастер по ремонту и настройке роялей и пианино, который прибыл на днях из города Жмеринки, что он готов прийти в школу посмотреть на инструмент и что зовут этого мастера Федор Иванович, то есть так же, как и моего отца.

Когда отец открыл дверь кабинета заведующей учебной частью, там находились несколько учителей и старшая пионервожатая. Увидев элегантно одетого мужчину, Горик смекнула, что это и есть знаменитый мастер из города Жмеринки, и вежливо спросила:

— Федор Иванович?

— Совершенно верно, — без всякого удивления ответил отец, не сомневающийся, что его знают все в городе.

— Люся, — сказала тогда Ирина Ивановна, обращаясь к старшей пионервожатой, — проводи Федора Ивановича в актовый зал.

Затем с милой улыбкой обратилась к отцу:

— Извините, я через несколько минут освобожусь. И подойду к вам.

Отец решил, что, видимо, особо почетных гостей в школе всегда принимают в актовом зале, поэтому безропотно последовал за старшей пионервожатой Люсей, терпеливо ждал в коридоре, пока она спустилась на первый этаж за ключом, совершенно спокойно вошел в пустой, пахнущий пылью актовый зал, где без