Они скользят по полу и врезаются в тела людей, ослепляющие, яркие, с хрустом и запахом горелого мяса.

— А-а! — коротко вскрикивают люди.

Сначала один, затем другой, потом третий — эти молнии с невероятной точностью находят цель, поражая людей вокруг, каждого, кто стоит рядом.

Их лица на мгновение озаряются в этом ярком свете, и на миг мне кажется, что я вижу их выражения — не страх, не боль, а нечто вроде… смиренного, даже радостного принятия… и обращения ко мне: — ради дела отдаю душу свою и жизнь, принимай, князь Дмитрий.

Я отступаю на шаг, чувствуя, как внутри всё переворачивается, а от едкого запаха в животе неприятно сжимается.

В ужасе смотрю на бойню.

— Почему они не прячутся? Почему просто стоят⁈ — ошеломлённо спрашиваю, оборачиваясь к Елене. — Это же… Дичь какая-то. Их бог Перун убивает, своих последователей, как животных на бойне. Разве это нормально?

Елена кивает, её лицо остаётся бесстрастным, словно для неё это всё обыденное, привычное зрелище.

— Надо что-то делать! — бросаюсь вперед, но толпа не пропускает меня, встает передо мной плотной стеной.

— Ты что, князь? Они — и есть жертвоприношение, — тихо отвечает служанка. — Они — агнцы, и должны платить своими жизнями за свою веру. Они рады — быть убитыми рукой самого бога — манна великая.

Мой мозг отказывается принять её слова, в голове всё ещё пульсирует гнев.

Смотрю на этих страдальцев и не понимаю, как можно добровольно подставить себя под молнию, зная, что это означает неминуемую смерть.

Но при этом я не могу не увидеть, насколько бесстрашны их лица, и озарены к странным, почти безумным выражением… словно это — высшая награда для них.

Внезапно из пламени на троне, сквозь молнии, я начинаю различать тёмную фигуру, которая возникает из самого центра огня.

Сначала она кажется призрачной, едва различимой — лишь слабые контуры в дрожащем воздухе.

По мере того, как больше людей падает под разрядами молний, фигура на троне становится всё более отчётливой, обретающей форму.

Словно сам огонь материализуется, превращаясь в нечто огромное и пугающее.

Гул человеческих голосов нарастает, заполняя зал жужжанием, словно тысячи голосов сливаются в одном хоре, призывая своего бога.

— Перун. Перун. Перун.

И фигура уже настолько явственная, что я различаю её огромные плечи, высокую голову, длинные волосы, развевающиеся в сиянии. Она приобретает форму человека — величественного, грозного, и каждый её мускул будто высечен из камня.

Лицо, сначала расплывчатое, постепенно проясняется — его черты становятся более резкими, и, наконец, я понимаю, что это не просто человеческое лицо.

Он похож на древнее божество — массивные брови нависают над холодными, сверкающими синим пламенем глазами, а подбородок, словно высеченный из камня, остаётся неподвижным.

Вокруг головы грозной фигуры — словно венец из тех же огненных молний, который время от времени прорывается яркими вспышками.

Его губы, сомкнутые в суровую линию, начинают медленно размыкаться, словно готовясь произнести что-то — и каждое движение окутано таинственным сиянием, как будто слова его будут не просто звуком, но ударом молнии.

Смотрю на него, ошеломлённый, а толпа вокруг, все те, кто ещё остался в живых, вдруг начинают кланяться, преклоняя головы. Их губы шепчут молитвы, и каждая интонация в их голосах кажется наполненной благоговением и страхом.

— Ради Руси… Во имя Руси… Московия… Спаси…

Шелест голосов проносится по залу.

Гул голосов разрывается громом в моей голове, как раскаты грома, — низкий, властный, свирепый, словно сам небесный голос обратился ко мне.

Его звучание настолько мощное, что я ощущаю его не только ушами, но всем своим телом — оно вибрирует, каждый нерв, каждое сухожилие.

Это не обычный голос — не человеческий. Он проникает глубоко в моё сознание, подчиняя меня своей воле, и противиться ему невозможно.

— Подойди ко мне! — требовательно звучит этот голос, и, хотя ни одно слово не произнесено вслух, я слышу его чётко и ясно в своём разуме.

Чувствую, как ноги подкашиваются.

Что-то внутри меня хочет просто опустить голову и подчиниться этому властному призыву.

Но потом я вспоминаю — этот мужик — или бог, или не пойми кто — только что сжёг заживо человек тридцать, и после этого мне уж точно не хочется вступать с ним в разговор по душам.

Я замираю, не решаясь сделать ни шагу. Не нравится мне его концепция — заживо сжигать людей за просто так — чтобы поговорить.

Внутренний голос, к которому я всегда прислушивался, молчит, не дает ни одной подсказки.

Зато внутренний зверь в моей груди ворочается, в надежде вырваться. Но я его не выпускаю.

Еще ни разу он не бывал на воле, и я даже не знаю, кто там прячется.

В каждом роду свой хранитель, в моем это бык, гриф, одноглавый орел. Зависит от какой ветви Трубецких берет начало семья. Именно в нашей семье — бык. Но я еще не держал его за рога и не видел, как он мечет огонь из глаз.

Сейчас бы он мне здесь не помешал, — ухмыльнулся я криво.

Ведь я со своим неотлаженным даром огнеметания рядом с божеством буду смотреться как служитель дома, поджигающий свечи перед сном для хозяина дома.

Краем глаза замечаю, как часть толпы — самые фанатичные, вероятно, его преданные последователи — оборачиваются ко мне с горящими в глазах фанатично блестящими.

— О-о!

Похоже, это был не просто призыв — это был зов, который они тоже услышали, и, судя по их взглядам, решили, что этот призыв адресован мне и должен быть незамедлительно удовлетворен.

Они устремляются ко мне народной волной, желая немедленно передать меня в руки их бога.

— Твою!.. — вырывается у меня сквозь зубы, когда человек двадцать, одно временно нападают на меня.

Их лица преображаются в лики абсолютного почитания Перуна, и я для них всего лишь, агнец, которого надо срочно доставить к алтарю.

Мгновенно осознаю, что любая попытка остановить их не поможет — наоборот, только подогреет их нездоровый энтузиазм.

Они фанатичны до дрожи, до одержимости.

И я им сейчас нужен — живым или, мёртвым.

Они набрасываются на меня, окружая, как звери, не давая и шанса на манёвр.

Их руки хватают меня за одежду, тянут, цепляются за мои руки и плечи, будто стараются хоть крошку этой священной силы передать своему божеству.

Я вырываюсь, отталкиваю их, но все попытки разбиваются о железную хватку десятков рук.

— Да пропустите