— Эй! — кричал звонкий голос с лодки. — Победа! Давайте по домам! Победа!

Тамара бросилась к воде. Дражники уже причаливали.

— Радио сказало: День Победы. Иди, курносая, домой и фрицев своих веди, сегодня нерабочий день. Эй, фрицы, Гитлер ваш капут!

Возбужденные, радостные дражники, выскочив на берег, помчались в поселок. А Тамара стояла как вкопанная. Штребль подошел и испуганно спросил:

— Фрейлейн Тамара, что случилось?

— Война кончилась, Рудольф, — она смотрела на него и словно не видела, а потом, очнувшись, счастливо закричала: — Ура! Мы победили!

Штребль бросился к своим. Немцев будто подменили — они обнимались и плакали, а кто-то пустился в пляс.

— Фрейлейн, мы так рады! — воскликнул Штребль. — Теперь близится час, когда мы сможем вернуться на родину. Ведь так, фрейлейн Тамара?

— Наверное, — сухо ответила она.

Ей почему-то вдруг стало обидно, что Рудольф так явно спешит уехать. Но она тут же поймала себя на мысли, что родина есть родина и, конечно, он не может вести себя иначе. Да и ей-то что за дело до этого немца? Главное — победа! Но как Тамара себя ни уговаривала, настроение у нее испортилось.

А немцы обратно в лагерь не шли, а бежали. Тамара еле за ними поспевала.

У самого поселка их встретил лейтенант Петухов.

— Давай, веди их обратно! Комбат не велит немцам отдыхать.

Тамара чуть не разрыдалась. Потом, собравшись с духом, выпалила:

— Пусть он сам их и ведет! А для меня сегодня — праздник Победы! — и, даже не обернувшись, побежала по улице.

Петухов почесал в затылке, не зная, как поступить.

— Ну ладно, идите в лагерь, там разберемся.

Вопреки желанию комбата немцев в этот день так на работу и не повели — ни один русский не соглашался их сопровождать.

— Оставь ты свои строгости хоть для такого дня, — просил Лаптев. — Много ли пользы будет, если ты их выгонишь? Они же все равно работать не будут, погляди, какое у них настроение.

— Ну черт с ними! — согласился наконец-то Хромов. — Сегодня не до них, это точно. Идемте выпьем! Петухов, Звонов, Салават, пошли ко мне! Петр Матвеевич, ведь победа же, черт возьми!

На улице Хромов шумел, кричал, пел, останавливал женщин, пытался их целовать, сажал на плечи ребятишек.

Весь день прошел колесом: ходили от Хромова к Черепановым, от Черепановых к Татьяне Герасимовне, по пути залетали в каждый дом, веселились, кричали и пили. Лаптев держался все время поближе к Татьяне Герасимовне. Та нарядилась в светлое платье и, хотя выпила совсем немного, была красна, как роза, и глаза у нее блестели. Лаптев чувствовал, что влюблен. Несколько раз он пытался под столом поймать ее руку, но она всякий раз вздрагивала и руку прятала. У Тамары пятки болели от кадрили. Плясала она и с Сашей Звоновым, и с Петуховым, и с самим Хромовым, и со всеми приисковыми мальчишками. Плясали в избах, и во дворах, и на улице. Под гармонь, под баян, под балалайку и под сухую. Тамара всех переплясала, перепела и так устала под конец, что заснула в сенях на сундуке. Запас водки, вина, браги иссяк, но веселье не прекращалось. Ночь надвинулась, а никто не хотел расходиться по домам, гармонь продолжала заливаться, а молодежь звонко орала песни.

— Такого праздничка давно не упомню, — сказал Черепанов Лаптеву. — Раньше, бывало, столы ломились, вина хоть залейся, а веселья такого даже на престольный праздник не бывало. Что значит, ждали этого дня пуще Воскресения Христова!

— А мой Федор не дождался… — отозвалась Татьяна Герасимовна. — Уж он бы сейчас погулял со мной.

Лаптеву показалось, что в голосе у нее слезы. Он снова попытался взять ее за руку.

— Я вас домой провожу, — сказал он тихо.

Они пошли, когда обозначился рассвет.

— Небось, устал? — ласково спросила Татьяна Герасимовна. — Шел бы домой-то…

— Нет, не устал. Голова немного болит после водки, много ведь выпили… А вы молодцом, я смотрю.

— Да я вовсе почти не пила. Так, от радости пьяная.

— А я, кажется, от любви пьян, — он неуверенно потянулся обнять ее.

Она поспешно отстранилась.

— Люби, а голову не теряй. Я, может, тоже люблю, да молчу. Эх ты, Петя-петушок!

— Я домой не пойду! — решительно заявил храбрый от выпитого Лаптев.

— Пойдешь! Для такого дня давай не ссориться.

Лаптев досадливо нахмурился. Татьяна улыбнулась и вдруг поцеловала его. Но он и опомниться не успел, как она хлопнула калиткой перед его носом. Он постоял немного, потом пошел домой. Стало почти светло, наступало розовое холодное утро.

12

Постройка дороги была закончена. Начали вырубать яркий сосняк на вершине горы. С шумом падали стройные двадцатиметровые сосны.

— Ахтунг, ахтунг! — раздавалось по лесу.

Свист рассекаемого воздуха, треск раздробленных сучьев, гулкий стук о землю — и огромное дерево лежит на земле, комлем на горе, вершиной книзу.

Бер потер ладонями затекшие колени.

— Ох и устал же я! Хоть бы дух перевести дали, Рудольф, а то все пилите и пилите, как сумасшедший. У меня руки и ноги дрожат… О майн готт! Что же мы наделали! — и он указал на раздавленный только что поваленным ими деревом огромный муравейник, который кишел живыми муравьями и белыми муравьиными яйцами. Несчастные насекомые расползались в разные стороны. — Бедные муравьишки! — на глазах у Бера появились слезы. — Давайте попробуем столкнуть это проклятое дерево?

— Да вы совсем спятили, его не то что вдвоем, вдесятером не столкнуть! — заорал на него Штребль, который иногда становился ужасно грубым, особенно когда сильно уставал, как сегодня.

Бер вздохнул и отвернулся. А Штребль зло закурил и уселся на траву подальше от муравьиной кучи. С соседней делянки тут же явился Раннер, который постоянно стрелял у Штребля папиросы.

— Дай закурить, Рудольф, — попросил он. — Как получим деньги, я с тобой рассчитаюсь, — и, закурив, весело объявил: — Знаешь новость? Моя баба спуталась с Грауером.

— Чему же ты радуешься? — пожав плечами, равнодушно отозвался Штребль.

— Ну уж и плакать не о чем! Спать с ней все равно негде, рубашек моих она стирать не хочет. Так на кой черт, спрашивается, мне жена?

Бер не любил подобных разговоров. Как можно так отзываться о жене? Если бы с ним сейчас была его милая Лотти, он был бы так счастлив! Что-то там дома? Стоило Беру вспомнить свой уютный чистенький домик и жену в ярком переднике, с кофейником в руке, свои книжки по энтомологии, которые он читал по вечерам, когда Лотти уже сладко спала, и он