Время Василия Македонянина было только введением к продолжительному периоду царствования его династии. Этот период вторичного процветания Византии охватывает почти два столетия, оканчивается вместе с утверждением династии Комненов и совпадает также с формальным и окончательным разделением церквей (870 – 1054) и появлением крестоносцев в 1095 г. Следующая эпоха Комненов (1081 по 1204 г.) отмечена уже другим характером политическим[130] и культурным: и если в первом отношении эта перемена наблюдается лишь с трудом и не вполне ясно, то в истории искусства (особенно в миниатюрах) эпоха Комненов резко разнится хотя в крупных границах. Бедственное состояние Империи и провинций отражается прежде всего на художественной промышленности, и бездеятельность центра чувствуется в падении техники. Течение дел и жизни, по – видимому, одно в этих периодах, но работы ХII-го века резко различаются от блестящих произведений Х-го и первой половины ХI-го века. Не одно только политическое благосостояние Византии, сравнительно с предыдущею и последующею эпохою, а также и внешнее процветание Империи, или, по крайней мере, ее столицы составляет отличие македонского периода, но и тот своеобразный византийский характер, который именно в эту эпоху является средоточием всей тысячелетней истории. В истории Византии нет другого момента, когда бы все, что ни производил ее центр, было столь типично и характерно. Видимо на первый взгляд, вся государственная жизнь и быт общественный шли прежним чередом: те же нерешительные и тем более кровопролитные войны с Болгарами, Руссами и Сарацинами; те же неурядицы внутри, многочисленные указы, эдикты и новеллы, налоги установляемые и отменяемые, та же политика коварная и двоедушная, показное богатство и бедность, развитие художественной промышленности и упадок земледелия, пышность столицы и пустынность ее окрестностей, горделивое презрение к варварам и униженная купля мира и союзов; то же царство евнухов и интриганок на престоле, и те же смуты и грабежи при каждой перемене на нем. Многие дурные стороны Византии и ее управления даже вырастают в эту эпоху: императоры уже не ради истинного благочестия сорят деньги и иногда войсковые суммы на церкви и монастыри, но столько же из лицемерия, которого не отличишь от ханжества.

Самый Константинополь выдерживает осаду и обложение, нашествия варварских флотов одно за другими, в 913 и 924 г., в 941 г., предан грабежу черни в 963 и 967 гг., обложен в 1043 и Львом Торником в 1047 г. и пр. Столица, как Рим, переполняется чернью, которую приходится содержать на разные лады всему государству и которая готова затеять смуту под всяким предлогом. Население столицы резко изменяется и к худшему; Грузины и Армяне держат многие статьи доходов на откупу; невежественные варвары достигают высших мест и почестей; правосудие, видимо, падает и на его место становится произвол грубой силы. Столица тянет соки всей Империи, и раз потрясенные нашествиями варваров города, как Солунь и Антиохия, более не подымаются и пустеют.

И между тем, со времен Юстиниана, не было эпохи ни более важной в политическом отношении, ни более блестящей в бытовом и торговом. Посольства и приезды самих варварских князей следуют одно за другим, в 957 г. Ольги Русской, в 960, 969 Лиутпранда, в 987 г. в ноябре русских послов Владимира. Византийское управление поглощено – и так или иначе заправляет – делами Востока и Севера, и влияние Византии переходит на всю современную Европу. Византия к данному времени наиболее отрешилась или была принуждена отрешиться от национального начала; государство этого имени попеременно и одновременно проникалось всеми элементами Востока и варварского мира. Начинав с престола, на котором сменялись и греки и армяне, и славяне, высшей администрации и войска, и кончая торговым людом и ремесленниками, ни один элемент не получает преобладания и все борются за него. Многие кварталы Стамбула, как армянский в Псаматии, греческий в Фанаре, еврейский в Галате, сирийский по берегу Золотого Рога и пр. сложились в эту эпоху. В эпоху македонской династии особенно вырос славянский элемент и не только в виде пришлых дружин, но и торговых цехов. Ради этих варваров устанавливается и освящается церемониал и сложный этикет двора, его выходы, процессии, помпы, многочисленные крестные ходы. Св. София, которой дивятся Руссы, Болгары и Грузины, переполняется драгоценностями и святынями: из Антиохии и Тарса, Гиераполиса и Эдессы императоры и полководцы привозят всякого рода предметы древности и художества. Константинополь поставляет шелковые изделия, эмали и мозаику, металлические изделия на всю Европу. Одни мозаические мастерские и лавки занимают большое место на берегу и исполняют большие заказы Италии, Венеции, Грузии и Армении в короткие сроки. Монастыри изготовляют тысячами и десятками тысяч кодексы Евангелия и Псалтыря, толкований святых отцов, сотнями копии исторических сочинений, философских трактатов древности, святцы, жития святых, номоканоны. Константин Багрянородный сам занят живописью, резьбой по дереву и металлам, механикою и музыкою: говорят, продажею своих изделий он пополнял свой скудный пенсион, выдававшийся ему Романом Лакапеном; но история чтит в лице этого скромного артиста и добросовестного труженика на поприще исторического знания. Лев Философ соединяет в себе все знания времени, и покровительствуемая им Академия поддерживает угасающее просвещение в X веке – веке наибольшего упадка искусств и наук в Италии. Не одно впрочем, процветание ремесел, технических художеств отличает Византию этого времени в первой половине XI столетия, но и обновленная богословская наука, которой схоластическая форма послужит основанием для будущей науки Запада и Севера.

Несомненно, и искусство этой эпохи имеет важнейшее значение, так как чем более было оно национально и характерно, тем более влияло оно на тот же Запад и Север, и мы имеем достаточно случаев доказать, что это было не одно лишь техническое и формально – внешнее, но и внутреннее влияние. Ибо искусство Византии в эту эпоху было не лишено внутреннего содержания и служило выражением не только выработанного догматического богословия, но и интимной среды православного Востока и религиозной жизни среды. Творение Метафраста и циклы иллюстраций Менология, какими бы проступками против здравого смысла и формальной красоты они ни отличались, уже прежде всего не входят в рамку сухого догматизма, как то желали бы сделать западные историки, поторопившиеся с своими обобщениями. Затем, совершенно невероятным был бы факт, чтобы борьба за старину, сдержанное вековыми притеснениями стремление кончилось ничем, и победа не отразилась хотя во временном оживлении духовного содержания искусства. Но мы имели уже случай показать,