— Что у тебя, детка?

— Тетя, — спросила я, — мужчин спрашивать бесполезно. Но если бы вам сказали — задай три вопроса, самых важных, о чем бы вы спросили?

Повисла мертвая тишина.

— Ты с кем связалась, девочка? — спросила она совсем другим тоном.

— Я не знаю, — честно ответила я. — Но два вопроса я уже задала, а он ответил. Остался последний. Мне очень нужно его задать. И если вы знаете…

— Боже… — Фарида проговорила что-то по-татарски, вроде короткой молитвы, судя по тону. — Но зачем, Вера?!

— Я его люблю.

— А ну рассказывай, — сурово сказала она. — Что у вас было?

— Ничего. Просто живем бок о бок. Два раза его пытались увести: подружка моя и племянница, а раз — меня знакомый по работе сманивал, ну да это громко сказано, так, флиртовал. И все. Мать его говорила, что он странный, да и я замечала кое-что…

— Что? Давай говори!

— Глаза. Обычно серые, а когда он злится — зелеными делаются, очень яркими, я это не один раз видела. И ноги у него нет, это после аварии. Красный цвет не любит, красных ягод не ест, аллергия, говорит. Рябину обходит десятой дорогой…

Трубка каркнула.

— Ау? — подула я в нее.

— Я не знаю, что тебе посоветовать, — серьезно сказала Фарида. — Одно могу сказать точно: никогда не спрашивай, любит ли он тебя. Это не человек, детка. Лучше развязалась бы ты с ним… ай, два вопроса-то ты уже задала! Раньше бы тебе спросить…

— Но… откуда мне было знать-то? — жалобно спросила я. — Что делать?

— Не знаю, — повторила она. — Слушай сердце. В церковь вашу не ходи, не поможет. Это, знаешь… давнишнее, совсем не людское. Откуда он только взялся… Если хочешь его — ищи скорее вопрос. Иначе будет плохо вам обоим. Больше ничего сказать не могу.

Я попрощалась и отключилась.

Не человек? Но разве так бывает? Это только в книжках и в кино… Но Денис правда странный, настолько, что иногда оторопь берет. И глаза его, и откровенное нежелание сделать протез, и нелюбовь к красному…

Но без него мне жить не хотелось. И я, кажется, поняла, куда подевалась зеленоглазая незнакомка. Она погибла. Погибла в аварии, но каким-то образом часть себя ухитрилась передать Денису, который бы без этого точно умер. Отсюда все и идет… Это она не была человеком. У таких, как они, должен быть заметный физический недостаток, вспомнила я, а Ден упоминал, что она носила повязку на глазу. От девушки не осталось и следа в машине Дениса — только в его теле. И…

— Ден, — постучала я к нему, — можно?

— Угу, — отозвался он. В глазах его читался немой вопрос. Он уже не первый день маялся, я видела, но ничего не говорил, ждал, пока я хоть что-нибудь скажу.

— Я тебя люблю, — произнесла я, помолчав. — Ты возьмешь меня?

Это был мой последний вопрос, вот сейчас я это чувствовала.

— Я не передумаю, — добавила я, хоть и было мне страшно. — Ден, я хочу быть с тобой. С любым, каким бы ты ни был, нам так хорошо вдвоем… Бери меня, если хочешь, а если я тебе не гожусь, так и скажи, не обижусь, правда!

— Слово сказано, — все тем же знакомым жутким ледяным тоном произнес он. Я зажмурилась, чтобы не видеть ослепительной зелени в его глазах. — Я беру тебя.

Я толком не помню, что было тогда. Очнулась от звука дождя — он барабанил в окно. Денис спокойно спал. Я знала, что надо бы приготовить завтрак, но вместо этого сунулась ему под руку, положила голову на плечо, прижалась потеснее… Он обнял меня другой рукой, чуть повернулся, чтобы было удобнее, и снова засопел. Я скосила глаза — на груди у него, точно напротив сердца, у него заметен был красный отпечаток моих губ, как диковинная татуировка. Именно на том месте, где, он говорил, у него болело. А губы я не красила, кстати, и пятно это не стиралось. И уже никогда не стерлось.

— Распишемся? — буднично спросил он чуть позже.

— Конечно. Тогда меня уже никакие тетушки не возьмут, — улыбнулась я.

— Только без церкви, — попросил Денис.

— Я понимаю. И без отмечаний. Вдвоем отметим. Я только Ленку позову свидетельницей, и все, если не возражаешь.

— Против нее — нет, — сказал он. — Она умеет видеть, только главного не разглядела. Наверно, была еще слишком молодой.

— Ей было семнадцать, — ответила я. — И все она увидела, только родня взбунтовалась. Была б ее бабушка жива, может, сказала свое веское слово, но увы…

Денис помолчал.

— Ты своим-то скажешь?

— По факту, — фыркнула я. — Не то тут будет уже не три тетушки, а тридцать три, с воем и причитаниями, зачем, мол, я свою жизнь молодую загубить хочу.

— Не загубишь, — серьезно сказал Денис. — Я твой. И никого уже к тебе не подпущу, это ты понимаешь? Но я еще раз напоминаю — не предлагай мне войти в твой дом.

— Почему?

— Потому что так мы — люди как люди. И если ты устанешь от меня, то сможешь выставить, это же твой дом. Ты, думаю, догадываешься, как, — криво усмехнулся он. — Ты же поняла, верно?

— Ветви рябины над дверью? — спросила я. Я уже всякого начиталась.

— И это тоже, — ничуть не удивившись, ответил Денис. — Способов много, было бы желание.

Желание у меня было только одно.

— Пусть мой дом будет твоим, — сказала я, глядя в мгновенно изменившиеся, пугающие глаза. — Я так решила.

— Верка, ну зачем?.. — прошептал он. — Это ведь навсегда.

— Я так решила, — твердо повторила я. — Мой дом — твой дом. И никуда ты от меня не денешься! А найдешь девицу покрасивее, я ей глаза выцарапаю, а лучше сковородкой огрею. А теперь держи тарелку и ешь омлет, пока он не замерз!

* * *

Расписались мы совершенно буднично, с моей стороны — только Ленка, со стороны Дениса свидетелем был флегматичный водитель такси. И, слава всему сущему, никаких родственников! Да и отмечали чисто символически — бокал шампанского, и довольно.

В жизни нашей ничто не изменилось, как все было, так и осталось, ну разве что Денис забрал от родителей еще кое-какие свои вещи и устроился основательнее. Колец мы не покупали, а штамп в паспорте он им не показывал. Ну и я