Он мог пойти и вернуть ее, совершив импульсивный поступок – такие поступки не были прописаны в матрице его поведения. Вместо этого он плакал, не выходил из дома, трижды попал в аварию, потому что был рассеян во время вождения, удвоил количество сеансов психотерапии, пропустил одну сессию в университете, признался в своих трудностях родителям и закопался в себе.

В то же время до него доходили новости о летних каникулах Виттории, о новом бойфренде, с которым она встречалась, о том, что она сменила цвет волос, о том, что она предположительно поедет за границу на девять месяцев, чтобы пройти обучение по программе обмена «Эразмус»[49].

Джузеппе утверждает: страх, что она уедет, в конце концов подтолкнул его предпринять что-то, чтобы приблизиться к ней.

– Не знаю почему, но я воспринял ее отъезд как окончательный разрыв. Однажды мне приснилось, что она никогда не вернется, и это показалось невыносимым. За все это время я понял, что могу сносить, что она не со мной, – но только после того, как по-настоящему узнал себя. Она же почти два года встречалась с парнем, которого имела полное право бросить, потому что он никогда не был с ней искренен. Я понимаю, что я был изменником – не тем, кто наставляет тебе рога, а еще более опасным. Тот, кто тебе изменяет, поступает неправильно. Но кто обманывает тебя – касательно человека, которого, как ты считаешь, ты любишь, но который на самом деле совершенно другой, – является неправильным человеком. Я хочу, чтобы она это знала. Я хочу, чтобы она знала, что я это понял, что я это осознал. Что мне нужно было пройти более длинную и ухабистую дорогу, чтобы понять это, но что я готов устыдиться перед ней.

Я виноват: не рассказал ей, что на самом деле чувствовал. Не поверил, что могу быть с ней откровенен. Не признал, что она все сделала в нашей паре, чтобы мы были откровенны, но я обокрал нас, причинил ей боль, позволив думать, что это она из нас двоих неполноценна. Хочу признаться, что это я в нашей паре всегда был партнером, который отсутствовал. Я хочу, чтобы она могла рассказать и другим, и себе правду о том, как все было на самом деле.

Знаете, какое сравнение пришло мне в голову? Виттория оканчивает обучение на факультете архитектуры. Когда однажды она станет крупным архитектором, и ей, например, по случаю получения престижной премии посвятят целый номер журнала, или книгу, или мини-сериал о ее жизни, как было с Захой Хадид, кураторы захотят знать и о ее личной жизни. И я представляю, что они спросят о первой любви. Если она захочет рассказать об этом, я бы хотел, чтобы ей не пришлось говорить, что ее чувства не были взаимными и что ей пришлось уйти, чтобы не унижаться. Я хочу, чтобы она знала об истинном положении дел, а не придерживалась ложной версии. Я написал ей, прося о встрече, потому что хочу сказать ей что-то настоящее, а потом она может поступать с тем, что услышит, как сочтет нужным.

Если она согласится, я приду на встречу и скажу, что она встречалась с человеком, который сильно любил ее, но не справлялся с собой. Если она согласится встретиться со мной, я извинюсь, что не научился быть с ней…

И я скажу тебе кое-что…

Читатель, читательница, подойди поближе, и я скажу тебе кое-что. Чем дальше я двигаюсь вперед, тем больше понимаю: мне нелегко писать эту книгу, давать голос этим молодым людям. Чем больше я этого хочу, тем меньше это удается. В определенном смысле я чувствую себя как Джузеппе.

В своем конкретном случае я чувствую, что моя некомпетентность обусловлена двумя основными факторами.

Во-первых, повторю, я уже несколько лет получаю сигналы от молодых людей, которые осаждают мою профессиональную практику: они везде, и все вокруг – они. Я нахожусь внутри этого феномена, улавливаю сообщения, которые считаю важным передать дальше по цепочке. Однако я до такой степени переполнена этим, что боюсь не справиться, не суметь выразить этого словами. Я хочу просто показать вам на них и сказать: ну же, взгляните! Разве вы не видите, как им плохо, но не потому, что с ними что-то не так. Вы когда-нибудь к ним прислушивались? Как такое может быть? Прислушайтесь, есть что-то неправильное в том, чтобы описывать их в книге. Вот же они, стоят и просят, чтобы их заметили, повернулись в их сторону, а не в мою!

Вот вам и первая причина моих затруднений: я сомневаюсь, что знаю, как вместить в книгу ситуации, в которых живут те, кого, по моему мнению, следует считать главными героями поколения, но мне приходится привлекать к ним внимание, чтобы их вообще хоть как-то заметили.

Смогу ли я описать, что можно было бы просто узнать, выслушав их, этих главных героев?

Почувствуют ли они сами, что я смогла хорошо рассказать о них? Посчитают ли, что сослужила им хорошую службу? Они найдут в книге именно то, что действительно волнует их, или она будет написана о других людях, не о них?

Вторая причина, по которой я оказалась в затруднительном положении, – это чувство неловкости. Молодые взрослые, о которых я пишу, пользуются дурной славой. Приходя ко мне в кабинет, они раскрывают передо мной свои изъяны и свою внутреннюю гниль, чтобы выставить их на свет божий, словно в подтверждение своей репутации. Однако затем они говорят со мной о глубоких вещах, и гораздо более тонко, чем я в состоянии описать вам на страницах этой книги. Джузеппе на том сеансе говорил гораздо проникновеннее, чем я смогла передать вам здесь.

Когда я в их присутствии, когда они доходят до определенной точки в своих способностях к интроспекции, часть меня хочет записать их на диктофон, чтобы затем зафиксировать, что они говорят, на бумаге, не упуская ничего из того, как они развивают мысль, выбирают слова, используют риторические фигуры. Желание написать книгу о молодых взрослых, с того самого первого раза, когда я упомянула об этом издательству два или три года назад, на самом деле проистекало именно из этого: вы бы послушали, что они говорят, как они выражаются! Вы бы узнали, что у них в головах, если бы у них была возможность высказаться, если им создать условия, в которых их внимательно выслушают… И они вдвое моложе нас, задумайтесь об этом!

Я только сейчас понимаю до конца, когда пишу о любви – единственной теме, которая интересует всех, но которой никто не может дать исчерпывающее описание, – что на самом деле встреча с молодыми взрослыми для нас, взрослых, больше походит на признание поражения.

Если бы я поставила на Софию, я бы проиграла.

Неделю назад она вернулась в мой кабинет, вся в слезах и невероятно прекрасная. Она поговорила с моей коллегой из Рима и завершила работу с ней, объяснив, что предпочитает работать с глазу на глаз (и на техническом уровне, на мой взгляд, это единственно возможный вариант: Софии было слишком плохо, ей необходимо было находиться внутри комнаты с еще одним человеком, чтобы дышать с ним одним воздухом и впитывать всю информацию, которую она может от него получить). София вернулась ко мне, извинившись и желая начать со мной серьезные терапевтические отношения.

Так началась очень долгая и кропотливая работа, в процессе которой мы выявили многочисленные причины, почему София не приспособлена к полноценным и успешным отношениям. Довольно быстро мы поняли, что она чувствует себя в своей тарелке лишь среди хаоса. Мы проследили всю историю воспитания ее чувств. Еще до Чезаре и его брата Алессио у нее были бойфренды, занимавшиеся рукоприкладством, наркоманы, парни, у которых одновременно с ней были и другие подружки, семидесятилетние мужчины, мужчины лет пятидесяти с детьми и ипотекой, которую они выплачивали с женой, парни без определенного места жительства.

– Я схожусь с кем попало, потому что не знаю, что