LXXXV

Он опять немного помолчал, как бы что-то соображая, и потом начал, медленно и отчетливо отбивая каждое слово.

— Мы, наверное, никогда не достигли бы такой силы, если бы действовали впотьмах. Но нам все ясно при свете золота, — прибавил он тихо и улыбнулся. — Наши агенты владеют всеми сведениями, которые нам нужны. Они знают то, чего не знает правительство. Мы знаем (через дворников), сколько жителей в Петербурге; мы приблизительно знаем, какие капиталы в нем и как они обращаются. Все сведения городской думы и все поправки к ним у нас в руках. Только бы покачнулась теперешняя система, и наша мельница быстро начнет действовать. Этого мы надеемся достигнуть, пошатнув европейской войной тот застой, в котором, как в болоте, все вязнет и гниет при настоящих порядках. Тогда широкий путь откроется для нашей эксплуатации. Мы проведем всюду железные дороги и соединим юг с западом. Мы исподволь наложим руку на московскую торговлю и откроем свои собственные рынки в обеих столицах. Меркантильный, предприимчивый дух наших отцов унаследуют наши дети. Укрепив этот дух в европейской конкуренции, мы, без всякого сомнения, в конце концов завладеем всеми богатыми фирмами и банкирскими конторами. Предоставляя нашим врагам почти всю мелочную торговлю, мы овладеем крупными операциями и будем крепко держать в руках на европейской бирже термометр русской валюты. Заграничные братья помогут нам в этом. Золотой ключ будущего в наших руках!

Когда он произносил эту речь-отчет, то все собрание слушало его с напряженным вниманием, и при конце его слов все вскочили и заговорили что-то громко на еврейском жаргоне. Была ли это благодарность Иегове или проклятие нам — не знаю.

— Почтенный вождь севера, за вами слово, — сказал раввин.

LXXXVI

Поднялся с места маленький, тщедушный еврейчик, сухой, худой, с длинными пейсами, с длинным носом и короткой бородкой — настоящий жидовский тип.

— Любезные братья! — заговорил гнусливым голосом вождь севера. — Мы работаем в заброшенном, голодном краю. Нас мало, и труды наши тяжелы. Мы так же, как и почтенный собрат мой, надеемся на будущее. Будущее наступит для этого края, а пока одна наша компания сняла под фирмой Брандта и Молеса эксплуатацию здешних лесов у правительства под видом горного дела. Разумеется, горные заводы мы строить не будем. Это стоит дорого, очень дорого, а корабельный лес мы срубим и сплавим. Но со временем, когда туда пройдет железная дорога, тогда можно будет устроить разные гешефты. Теперь наши агенты снуют пока по берегам Белого моря и доставляют англичанам за хорошую цену разные сведения для будущей компании… А потом мы собираем так же разные сведения о количестве лесов, хлеба, о количестве улова трески. Содержим на Мурмане питейный дом; но это так себе. Главное у нас еще впереди!

Проговорив это, «северный вождь» поклонился собранию и опустился на свое место.

— Достопочтенный вождь юга, очередь за вами, — проговорил раввин, и со стула встал довольно высокий, смуглый еврей, физиономия которого скорее напоминала грека или армянина. Он говорил громко, мягко, прищелкивал, пришепетывал и пересыпал немецкую речь еврейскими словцами.

— Мы, почтенная братия, живем счастливо. Юг нам принадлежит. Это наша исконная, родная страна. Мы принялись за мужика, и мужик у нас теперь в кабале. Мы его тискаем и давим, нечистого проклятого хлопа, как клопа вонючего. Нас уже там более 20000. Откупа у нас на откупу, полиция тоже. Всякие советники и сами губернаторы еврейскими подарочками не брезгуют. Всяко дело нам нипочем. Во всяком суде проведем все, что надо, а таможня наша, золотое дно. Теперь поганому филистимлянину уже трудно с нами справиться. Ничего не поделает: отрубит одну лапу — а у нас десять новых вырастет; отрубит одну голову — у нас сотня новых вырастет. Если мы еще не владеем севером, западом и востоком, то юг уже нам принадлежит: все западные губернии, Малороссия — все наше… Живем и славим Иегову великого.

Тут все члены собрания вдруг вскочили и снова начали кривляться и вопить что-то по-еврейски. Но меня вся эта трагикомедия до того возмутила, что я выхватил пистолет и бацнул прямо в стену. Выстрел хлопнул весьма внушительно и… Господи! Какой переполох произвел он в жидовском совете.

— Ай! Аяй! Вей мир!.. Бьют! Режут!.. Караул!

И весь кагал опрометью к одно мгновение слетел с эстрады, впопыхах опрокинул стол, уронил и загасил канделябр.

Настала полная мгла, но и в этой темноте еще сильнее раздавались неистовые крики и визги:

— Ай! Ай! Караул… Ратуйте!

LXXXVII

С моей стороны, разумеется, было глупо прекратить на самом, может быть, интересном месте изложение этого плана действия еврейской компании. Притом это было сильно рискованно. Но я снова напомню, что мне было только 22 года, а голова моя после болезни еще плохо работала.

Оставшись во тьме кромешной, я быстро, ощупью снова зарядил пистолет и, выхватив другой из ящика, стал ожидать нападения.

На дворе все еще раздавались крики, визги и громкие голоса. Прошло, я думаю, более четверти часа, как я услыхал тихие шаги и шепот за большою дверью.

— Кто там? — закричал чей-то громкий дрожащий голос, в котором я, кажется, узнал голос доктора. — Говори! Кто там?

— Оставьте, — перебил его голос Сары. — Я знаю кто! Это до меня одной касается. И я с ним разделаюсь.

Двери отворились. На пороге показалось несколько человек со свечами. Впереди всех была Сара.

Я как теперь гляжу на ее бледное лицо со сверкающими глазами. Но она была хороша и с этим искаженным злобой лицом.

Она прямо пошла на меня, и я заметил, как в ее руке сверкнул небольшой кинжал.

Я протянул вперед обе руки, вооруженные пистолетами.

— Если сделаешь еще один шаг, — сказал я, — я выстрелю!

Ее лицо слегка дрогнуло, но она продолжала идти.

Я выстрелил поверх ее головы, и в одно мгновение вся сцена изменилась. Кто-то упал. Остальные опрометью бросились вон. Свечи исчезли, и мы остались одни, впотьмах.

Она бросилась на меня, но я быстро отскочил в сторону. Она за что-то запнулась и грохнулась на землю. В одно мгновение я отбросил пистолеты и насел на нее. Завязалась борьба ожесточенная, но недолгая. Я отнял у нее кинжал и крепко держал ее за руки. Мы сидели рядом на полу.

— Послушай, Сара! — сказал я, тяжело дыша. — Если вы меня убьете, то это дорого, это страшно дорого будет вам стоить… Если же я уйду отсюда подобру-поздорову и если завтра вечером ты придешь ко мне и принесешь 20000 (пять