— Барон, мы далеко не дикари — спросите у профессора, он подтвердит. К тому же, Духовный Путь нам этого в любом случае не позволил бы, — здесь незнакомка слегка задумалась, а улыбка ее как-то потускнела. — К тому же, мы хотели предложить трапезу вам — вы же наши гости.

— Вы всех, кого выкинуло на ваши берега, считаете добрыми гостями?

— Так говорит Духовный Путь, — повторилась женщина. — К тому же, к нам не так часто кого-то выкидывает. Просто в вашем случае…

Она не договорила, потому что как раз в этот момент у Брамбеуса громко — собственно, неудивительно — заурчало в животе.

— Ладно, — улыбка вернулась на лицо барона. — Против хорошего пира я ничего не имею, даже если мне придется сожрать этих двоих.

Брамбеус снова загоготал.

— Тогда идите за мной, нам совсем недалеко, — женщина повернулась к троице спиной. Психовский заметил, что фиолетовое платье-мантия оголяло спину, и этот открытый участок украшали сплетающиеся золотистые… издалека видно было не очень хорошо, но вероятнее всего, золотистые змеи.

Грецион такой детали слегка удивился и добавил ее в ящичек своих чертогов разума, пометив ярким маркером — чтобы, при случае, подставить к пазлу событий.

Они шли мимо светящихся деревьев и все рьянее наступающего фиолетового тумана, и тут Грецион опять схватился за голову.

— Как же я не переношу дежавю, — пробубнил он себе под нос, но женщина его услышала.

— Значит, вы умерли, — сказал она.

Грецион затормозил и побелел.

— Что-что?

— Вы умерли, профессор, но не здесь, — объяснила проводница. — То, что вы называете дежавю… впрочем, надо начать издалека. Вы знаете о том, что реальностей — много?

— Мы называем это мультивселенной, — кивнул Психовский, поравнявшись с женщиной. — И я не скажу, что не поддерживаю этих теорий — уж слишком они заманчиво звучат. К тому же, если отрицать даже такие сумасшедшие вещи, то потом, попав в Лемурию, сядешь в лужу и уже не отмоешься.

— Отлично. Тогда, вы поймете, что я имею в виду. Так вот, то, что вы называете дежавю, случается с вами тогда, когда в одной из бесконечных реальностей вы по той или иной причине умираете. И вам начинает казаться, что это вы уже где-то видели.

Любой, на месте профессора, открыл бы рот от удивления и принялся бы переваривать услышанную информацию, или бы просто посчитал это бредом сивой кобылы. Но Грецион, мистер пытливый-ум и сэр незакрывающийся-рот призадумался, решив продолжить мысль:

— То есть каким-то образом, это место во времени и пространстве… то, где я не-я умираю… резонирует со всеми реальностями?

— Можно сказать и так. Смерть вас, но в другой реальности — слишком важное событие, чтобы остаться незамеченным в других вариантах реальностей.

— Мне нравится! — загорелся Грецион. — Зная все это, наверное, даже интереснее испытывать чертово дежавю, да…

Профессор замялся, поняв, что не знает имени собеседницы. Она, конечно же, догадалась:

— Бальмедара, простите, я забыла представиться, — женщина вновь на мгновение замолчала, задумавшись. — Увы, но я не подскажу, каково это, потому мы, лемурийцы, никогда не испытываем дежавю.

— И что для этого надо делать?

— Родиться здесь, в Лемурии. Родиться под Змееносцем.

Тут, заслышав знакомое астрологического слово, обезумевшим чертом из табакерки к Бальмедаре подбежал Федор Семеныч.

— Тут кто-то сказал про Змееносца? Я вас внимательно слушаю.

Женщина вновь улыбнулось, словно бы разговаривая с детьми в песочнице и рассказывая, почему корова говорит «му», а собачка «гав». В принципе, все мы — дети по сравнению с представителями цивилизаций давно минувших лет, только вот играем в песочнице, построенной на костях и пепле их империй.

— Представьте себе круг Зодиака, — женщина показала это руками. — Он поделен на двенадцать частей, но в полый центр можно уместить еще одну фигуру. Двенадцать по окружности, и Змееносец — в центре. А теперь представьте, что каждый Зодиака в определенное время находится над одной из версий — или, возможно, вам будет понятно слово оттисков — реальности. Круг, как колесо, вращается — но центр не меняет своего положения.

Бальмедара замолчала и закатила глаза к небу:

— Центр, Змееносец, всегда над Лемурией.

— И каким образом это влияет на дежавю? — присоединился к научно-оккультно-познавательной беседе Брамбеус. Женщина напоминала экскурсовода в музее — сначала все туристы разбрелись кто-куда и скучали, но чем больше экскурсовод рассказывала, тем интереснее становилось слушать, и народ постепенно подтягивался.

— В каждом оттиске вы рождаетесь под разным знаком — и почти везде вы умираете не под своим Зодиака. Тогда каждого из вас постигает разная судьба — в одном оттиске вы живы, в другом — умерли, в третьем — тоже живы…

— Так, — глаза Аполлонского горели ярче полуденного солнца. — А здесь Зодиака всегда один и тот же? Змееносец? И что тогда?

— Если ты Лев, умерший в августе, — попытался додуматься Психовский. — То тогда…

— Тогда все версии реальности, где вы тоже Лев, постигает та же участь. Все Львы погибают. Потому что они под одним Зодиака, и все оттиски для них в этот момент едины.

— Тогда Лемурия — едина для всех оттисков? — уточнил художник.

Бальмедара улыбнулась.

— Да, — сказал она. — Все, что происходит здесь и сейчас, происходит точно так же во всех возможных версиях реальности. Ведь наш знак неподвижен, в то время как для всех остальных, время стояния Зодиака в небе и Зодиака самого человека должны совпасть, чтобы оттиск стал единым. У нас же только один знак — Змееносец. Нельзя родиться не Змееносцем в Лемурии, и нельзя родится Змееносцем вне Лемурии.

— Совсем? — огорчился Федор Семеныч.

— Почти, — вздохнула Бальмедара. — Иногда, раз в никогда, Змееносец сдвигается из центра… это, конечно, аномалия, но она случается. Тогда кто-то вне Лемурии может родиться под Змееносцем, но он все равно будет разным во всех реальностях. Потому его знак не совпадет с тем, что пристроился на небосводе.

— Если не попадет сюда, — уточнил Брамбеус.

— Да. Но как только он покинет Лемурию, то вновь перестанет быть единым для всех оттисков.

— Так, а если, — после долго молчания сказал Грецион, — кто-то, как мы, родившийся не под знаком Змееносца, попадет сюда. И умрет здесь. То тогда…

— Вы сами проверили это совсем недавно, — ответила женщина.

Психовский откашлялся и побелел — профессору опять поплохело, и не столько от осознания собственной смерти где-то в другом месте, сколько от осознания того, что всю эту информацию он почему-то и знал, и не знал одновременно, будто бы она стерлась, как запись на старой кассете, и то — взятой в прокат.