Шрифт:
Закладка:
Он не встречал похожей пары. Круг замкнут на двоих, в петле, сумасшедший неистовый дуэт, щедрый до крайности. Паломники и вруны. Без тени смущения, без приличий. Она – танцующая кошка в поисках ласки, не перестающая руководить этим миром. Он – тщеславие, гибрис и гениальность. Диего и Фрида. Неразделимы.
Троцкому наконец-то удалось уехать из Норвегии на борту танкера «Рут», в порту Тампико он увидел на пристани Фриду Кало, – с ровной осанкой, с надломом в душе, в невероятно красивом платье, вроде бы она сказала: «Добро пожаловать в Мексику, добро пожаловать ко мне. Ты спасен. Ты обречен».
Видение опиумного опьянения.
Фрида выбирает любовников, совсем не похожих на Диего. Вначале ее привлекали мужчины, хоть немного похожие на ее слоновью любовь – художника, болтуна и прожигателя жизни; но потом мучительное сравнение на корню убило всю игру, стерло все иллюзии. Ей хочется уйти от образа как можно дальше и обмануть Диего, увидеть, как соперники превосходят его, хотя они и пальца Риверы не стоят.
Физическая любовь – это ничто, если она не сопровождается головокружительными перешептываниями, пусть даже и наигранными.
Фрида собрала вокруг красивые лица и окутала себя сладкими речами, потеряла рассудок от некоторых подвигов, ей вскружили голову несколько напористых юношей. Проходя через мужские руки, Фрида не чувствовала себя любимой, ни в коем случае, но на несколько секунд она становилась такой нужной.
Диего вынуждает ее жить для самой себя, вот она и учится. Наивысшая степень любезности. Для тебя я буду жить с другими, ты не оставляешь мне выбора.
Троцкий? Ярче контраста и придумать нельзя. Аскетичный, спокойный, сдержанный. Не полон ли ее выбор извращения? Она об этом думает. Не ответ ли это на ужасное предательство Кристины? И Диего, что лично выпрашивал у президента Карденаса разрешения на предоставление чете Троцких политического убежища в Мексике, Диего, что попросил Фриду приютить их в синем доме, Диего, что подтолкнул супругу пойти в порт и лично встретить гостей.
Ее муж Ривера – троцкист.
В любовниках ей нравится то, что, изучая ее, откапывая лопатой, выдалбливая киркой, они отыскивают лишь Диего.
Как-то вечером в Casa azul они устроили ужин: накрыли стол, усадили за него и близких друзей, и любопытных зевак, и всевозможную интеллигенцию – приехали Наталья и Лев Троцкие, и захмелевший муж Фриды произнес незабываемую фразу. Как это принято, Диего разыгрывал спектакль, веселя публику выдуманными пошлостями и пикантными историями; продолжая представление, он пояснил соседу по столу следующее:
– Когда я люблю женщину, то причиняю ей боль. Да, думаю, чем больше я люблю женщину, тем сильнее люблю ее мучить.
И он разразился диким смехом.
Фрида ощутила холод. Внутри. Под ребрами. Особенность Диего в том, что ему нравится вызывать в собеседнике дрожь от ужаса; насколько ему нравится хороший кофе, настолько же ему доставляет удовольствие рассказывать о своих рецептах приготовления человеческой плоти. Но о чем он думает на самом деле – не узнать. Возможно, муж притворяется для своего же блага. Диего не занимается самоанализом Диего. Диего живет и вещает о своей фантастически прожитой жизни, рассказанные им истории не нуждаются ни в правдивости, ни в контексте. Жестокость для него – маска, думает Фрида.
Произведение искусства.
За несколько дней до этого ужина Лев Троцкий оказался один в мастерской Диего, тот назначил ему встречу, хотел обсудить правки к тексту, что они написали вместе. Манифесту. Диего опаздывал, ожидая его, Лев присел и прошелся взглядом своих маленьких умных глаз по завалам, свидетельствующим о работе художника: глиняная посуда, оникс, отполированные бокалы, древние статуэтки, наброски, краски, всевозможные баночки, большие куклы из папье-маше – мексиканцы называют их Иудами и сжигают на улицах во время Пасхи; кажется, покаяние предатель может заслужить, только убив себя. Есть несколько незаконченных работ, стена заставлена макетами для фрески Диего, среди них – маленькая картина Фриды.
Льва поражает это суровое сосуществование двух противоположных миров.
С одной стороны – мир Риверы, страдающий гигантизмом, толпа людей, представленная всеми социальными классами из всевозможных эпох, людей, наваленных друг на друга в хороводе, наполненном смыслами. Политики, Эмилиано Сапата и Панчо Вилья[104], великолепные трудящиеся с телами, бурлящими живой силой, буржуа, капиталисты и их морды, матери и отцы, индейцы, американцы, европейцы, дети, источники с водой, техника, земля, деревья, времена года, корни, мир, все миры – всех стен зданий Мексики не хватило бы для бесконечных идей Риверы.
С другой – автопортрет Фриды. Случайная хрупкость прелести, одно лицо, будто ребенок рисует все ту же картинку, ребенок, который в этой непременной композиции обретает покой. Лицо и тело неподвижны, без перспективы, застыли, повисли в обстановке, окаменевшая девушка, словно кукла, что не может ходить. Скрытая боль, препятствующая развитию. Никакого движения в сторону мира, только лицо – будто обряд экзорцизма.
И как только два таких разных художника с подобной яростью любят друг друга?
Мир Риверы – марксизм, славные революционные свершения, поступь истории, а также системность, человек как часть классового единения, скорее персонажи, чем персоны, без собственного лица, взаимозаменяемые марионетки, солдаты бравого дела, вечно юные тела.
Мир Фриды – отсутствие какой-либо системы, мир, в центре которого стоит женщина, женщина как таковая, ее страдание, ее одинокая участь посреди пустыни, экзистенциальная боль.
Человек социальный, противостоящий обособленности, – у Троцкого это вызывает политическое головокружение. У него, вождя, непревзойденного оратора, политического зверя, теоретика марксизма, это вызывает сомнение. Ни одно государство не могло бы создать лицо, которое он увидел на картине Фриды.
И чем больше Лев Троцкий сопоставлял портрет Фриды и фреску Диего, тем больше его манило это одинокое лицо, лицо, которое уже не было лицом Кало, это было лицо, в которое смотришься, словно в зеркало, но и такое, что противостоит тебе по сути, которое требует от тебя внимания, созерцания, как и сочувствия, и заставляет тебя в буквальном смысле страдать с ним заодно.
Фрида – непростительный каприз.
Фрида как непростительная прихоть. Фрида, олицетворяющая противоположное.
Глаза маленькой куклы без движения, без перспективы, на мгновение ему кажется, что они познали все человечество.
Глаза Фриды.
Ярко-желтый
Ослепляющий свет неоновых ламп.
Этим вечером Фрида Кало – королева. Все и вся суетятся вокруг нее, ей принадлежит город. Нюёрк, моя любовь, ты меня ждал. А вот и я. Она смотрит на каталог своей первой персональной выставки. «Выставка Фриды Кало», двадцать пять бросающихся в глаза полотен. Однако там указано, мелкими буквами в скобках: Фрида Ривера. Целый год она рисовала в ранее неизвестном ритме. Теперь Фрида не работает в платье, надевает джинсы и комбинезон. Свою живопись она не считала настоящей работой, как это делал Диего. Живопись – это грань, что отличает ее от других, черта характера, как и пристрастие сквернословить, собирать кукол и не доверять слишком серьезным людям. Живопись – это точка на карте полушарий ее характера. Священная: в ней можно спрятаться и найти нужные слова. Теперь написание картин стало вынужденным занятием, нитью, соединяющей дни. Неужели, отдаляясь от Диего, она освободила для себя пространство? Или это положило начало их новым отношениям? Чем больше она рисует, тем больше нужна Диего, тем больше он ей восхищается. «Принимайся за работу, сотвори что-нибудь, затми всех, так ты станешь для меня великим драконом», – пишет Фрида мужу. Сама она не лелеет мечту стать великим драконом, ни в коем случае, но чем больше рисует, тем сильнее проявляется ее стиль, в пальцах она ощущает
