Шрифт:
Закладка:
– А он, что он сказал?
– Что верность присуща буржуа.
Фрида залилась смехом – так же мы прикрываем простынкой голое тело. Люсьена удивленно ее рассматривает.
– А почему бы мне не посмеяться? Забавно же! Сукин сын. Таких, как он, нет.
Фрида позвала официанта, заказывает еще бутылку. Она спокойна, но в то же время и на грани нервного срыва. С ужасом и восхищением Люсьена смотрит, как эта кроха опрокидывает стакан.
– И как после такого количества виски ты стоишь на ногах? Сколько ты там весишь, сорок пять килограмм?
– Я пью, чтобы потопить горе, моя дорогая Люсита, но эта дрянь быстро учится плавать.
– Почему Диего выбрал твою сестру?
– А почему бы и нет? Она была с ним, соблазнительная, одинокая. Она очаровательна. Как и все остальные, так в чем разница? Думаешь, он хотел причинить мне еще больше страданий? Может, я об этом не думала. Какие-то раны превращают тебя в другого человека. Хочу ли я стать другой? Нет, не хочу. Так что же мне делать? Для себя я решила, что эти раны надо измельчить, растворить в себе, сделать частью тела, как кости. И тогда мало что поменяется. Так же и с садом, куда ты пришел спустя несколько лет, садом, каждый уголок которого тебе знаком, ведь все детство ты играл в нем. Ты вернулся и пытаешься понять, что изменилось. Но ничего не изменилось. Все те же птицы, запах роз сохранился, и деревья все так же стоят. Только ты стал на шаг ближе к смерти.
– Где Диего сейчас? – выпытывает ошеломленная Люсьена; даже если земля уходит из-под ног, она все равно задает прагматические вопросы.
– Он остался в Сан-Анхеле. Думаю, с Кристиной они продолжают видеться. Трахаться. Диего делает все, что хочет. Святой Диего требует полной свободы.
– Он рисует?
– Да, снова принялся за фрески.
– А ты?
– Я? А что я? Ничего, Люси, совсем ничего.
– За год ты ничего не нарисовала?
– Вообще-то одну картину!
– И что за картина?
– На ней изображена женщина, которую только что убили, ударив ножом двенадцать раз. Она лежит на кровати. Голая. На ней только туфля на каблуке. И кружевной чулок… Рядом стоит убийца, перепачканный кровью. Кровь я нарисовала везде, даже на раме. Все забрызгано!
Приходит Анита и тащит Фриду потанцевать, та встает гордо и растерянно, делает глоток из фляги, что прячет под рубашкой. Безгрешные бутылки из-под одеколона она наполняет зельем собственного приготовления.
– Картину я назвала «Всего-то несколько царапин». Остроумно вышло – согласна? Знаешь, что я почувствовала, увидев Диего и Кристину вместе?
– Нет, – прошептала Люсьена.
– Видела человеческое жертвоприношение ацтеков? – Фрида так размахивает руками, словно кишки из себя вытаскивает. Очень живописно. – Когда жрец вырывает из груди теплое, еще бьющееся сердце? У меня похожее чувство было. – Засмеявшись, Фрида странно улыбнулась Люсьене Блох и пошла вслед за подругой. – И где собираешься танцевать? На головах?
У приятельницы Аниты, ни на кого не похожей Аниты Бреннер, гримаса греческой богини, орлиный нос, большие глаза, доставшиеся от древних народов, и длинные брови, нарисованные коричневым карандашом, – в этом клубе и она походит на мужчину. Анита дергает Фриду за руку, пытаясь оторвать ее от разговора и заставленного стаканами стола. Но прежде чем уйти, Фрида наклоняется к Люсьене и шепотом делится с ней большим секретом:
– Тем вечером, Люси, для меня все было кончено, я решила, что пора положить конец. Понимаешь? ¿Entiendes? Terminado Frida Kahlo[99]. Меня вырвало, и я осталась здесь.
У Фриды заплетается язык, во взгляде играет полутень, вскоре ее уводят танцевать. Две девушки, покачиваясь, идут через толпу дергающихся тел. Фрида подбирает слова, желая сказать что-то важное, она возвращается к Люсьене.
– Проблема в том, что Диего хочет быть любимым всем миром на все времена.
– А ты, Фрида?
– А я хочу быть любимой Диего Риверой.
Желтый затмения
Последний, самый яркий луч света, потом все темнеет.
Фрида пишет Диего. Она решила отправить письмо отсюда, из Нюёрка, хотя через два-три дня вернется в Мехико, в Койоакан, и сможет лично отдать послание мужу или просто сказать все те слова, что крутятся в ее голове; но нет, лучше написать, пусть это письмо придет от другой – от Фриды, наполненной счастьем быть вдали, быть независимой, самостоятельной, окруженной тайнами, пусть это письмо придет из его любимого города, она напишет мужу все: что его не хватает больше, чем любви к жизни, да, может, она и сглупила, так на него разозлившись, напишет, что простила Кристину. Что не настолько ревнива, как он себе представляет. Фрида хотела бы написать, что в Нью-Йорке она веселится как ненормальная и что много не пьет, точно-точно, что побывала в ресторанах, куда любил ходить Диего, что купила много важных для нее безделушек – но не очень уж много, клянусь, любовь моя, – что ей было так страшно лететь на самолете, она и пошевелиться не могла, все твердила про себя: если умрет сейчас, не помирившись с ним, то это будет кошмарно. Она хотела бы сказать, что после всего поняла его, точно-точно, – может, только она одна и смогла понять его, пусть знает, что время Фрида проводит с Бертрамом и Эллой Вулф[100]; они часто о нем думают, Бертрам пишет его биографию, биографию великого Риверы, а еще никто не знает так хорошо город, как Анита, она показала Фриде удивительные улицы, – ты же прекрасно знаешь, она тут училась, в Колумбийском университете, – и с Анитой они часто обсуждают работы Диего, у нее необычайные мысли, ее ум не знает границ, она также считает, что Фриде надо устроить собственную выставку и почему бы организовать ее не в Штатах. А Люсьена – хочет ли он узнать, как она поживает? Со здоровьем у нее все прекрасно, как и у Стивена, они планируют ребенка, Фрида заранее предупредила их, что крестной ни за что не будет. Помнит ли Диего, как они с Люсьеной в Детройте занимались литографией? Результат вышел отвратительным, ужасным, но эстампы Люсьена сохранила. Недавно она показала их Фриде – и та испытала странные чувства. После выкидыша Фрида изобразила себя c зародышем крошки Диего, в руке у нее палитра, прямо как у una gran pintora, потом она нарисовала мозг крошки и свой собственный мозг. Об этой работе Фрида не вспоминала. Она попросила доктора Лео Элоэссера принести плод, ей хотелось бы поставить его в синем доме, говорить с ним, смотреть на него. Врач пообещал, что поищет и положит его в банку – так она сможет унести его. Помнишь, как мы вместе с Эдселем Фордом поднялись на крышу Детройтского института искусств, чтобы увидеть солнечное затмение? Этот миг засняла Люсьена, Фриде тогда совсем не понравилось – она высоты испугалась? Нет, ей не понравилось, что мы не смотрели солнцу в глаза, не смотрели прямо на него, что видели лишь исчезновение. А как у него дела? Рисует ли он, хорошо ли кушает, скучает ли по Фриде? Анита поделилась с ней необычной историей про цвета, рассказала, что в Средние века европейцы выходили замуж в красном, в красном, который также был цветом проституток. Странно – не находишь? А твои глаза, Диего, все еще болят? По поводу его глаз Фрида очень переживает, после той инфекции нужно быть аккуратнее. Фрида начала носить красный цвет. Ту шаль. Помнишь, Диего? По правде говоря, я не замечаю красок, если не могу разделить этот мир с тобой, все покрывается серым, он даже заглушает пение попугаев, очертаний нет, я рисую для тебя, чтобы ты увидел, что творится у меня в голове, чтобы однажды именно ты
