— Совсем немного, мой господин. Я ведь очень разборчив в том, что касается вина, и дешёвому пойлу из таверны предпочитаю лучшее сетинское из твоих виноградников. Но ты сам предложишь мне его, как только услышишь, что я узнал от хозяйки таверны! — сказал александриец, наклоняясь ближе. — Как и обещал, второе известие очень плохое, — продолжал Кастор. — Я узнал у стражей порядка, что центурион Азеллий умер пять лет назад.

— О Геракл! Но без второго легионера невозможно будет опровергнуть слова Реция! — сильно расстроился Аврелий.

— Тем более что и этот последний неуловим, мой господин, — добавил секретарь. — Я перевернул моря и горы, разыскивая его, но тщетно. Очевидно, он совершенно не намерен показываться нам.

— Валерий, несомненно, прячет его где-то из страха, что я попытаюсь расправиться с ним. Известно же, что человека нередко вылавливают в Тибре прежде, чем он что-то сообщит.

— Кончай с этим бесполезным расследованием, хозяин, найди какого-нибудь козла отпущения и обвини его в смерти старого Цепиона.

— Ты все ещё считаешь, что это я постарался, не так ли?

— Ну, если честно, то некоторое сомнение на этот счёт у меня имеется, — признался вольноотпущенник. — Ты ведь знал, что полководец не собирается выполнять приказы Сената, а кроме того, спал с его женой. Чем не два прекрасных повода избавиться от него!

— Кастор, после пятнадцати лет нашей дружбы мне очень приятно узнать, что пользуюсь твоим полным доверием, — с иронией произнёс Аврелий.

— Не меня ты должен убедить, мой господин, а Валерия!

— Завтра встречаюсь с его сестрой.

— После того, что мне сообщили Пирия и хозяйка таверны, я был бы очень осторожен с ней, хозяин. Ты слишком легко доверяешь льстивым женским речам, а она постарается поймать тебя в ловушку, используя все законные и незаконные средства, лишь бы её повели к священнослужителям Юпитера, то есть к алтарю…

— С интересом посмотрю, как далеко она способна зайти, желая добиться своего! — заметил Аврелий, предвкушая будущее развлечение.

— Это будут не столько любовные предложения, сколько, боюсь, мой господин, обращение к твоему сенаторскому достоинству. В сущности, ты ведь всегда был и остаёшься латинским варваром, хотя и неплохо обтесался после длительного общения с эллинским аристократом чистейших кровей, — с показной спесью заявил секретарь, который, как все знали, был плодом случайной связи александрийской проститутки с клиентом неопределённого происхождения. — Валерия будет обращаться ко всему, что в тебе есть чисто римского: честь, честность, справедливость… Но может придумать и кое-что похуже! На твоём месте я надел бы под одежду кожаный панцирь, мой господин, ведь у нас нет никакой уверенности, что под плащом убийцы скрывался мужчина!

— Кастор, неужели ты допускаешь, что изысканный патриций готов явиться на свидание с дамой облачённый в броню, словно Гектор у стен Трои! Не говоря уже о том, что панцирь никак не вяжется с моей новой туникой! — рассмеялся Публий Аврелий.

— Как хочешь, но помни — я тебя предупредил! — заключил, как обычно, грек.

И, как обычно, слова его остались без внимания.

XIV

ЗА ВОСЕМНАДЦАТЬ ДНЕЙ ДО ИЮЛЬСКИХ КАЛЕНД

На другой день рано утром патриций оставил носильщиков возле храма Юлия и пешком направился на викус Тускус к магазину Сосиев[46], где его ожидала Валерия.

Желая обмануть возможных соглядатаев её брата, встречу назначили в служебной комнате магазина, которую знаменитые уже целое столетие книготорговцы охотно предоставляли одному из лучших своих клиентов — Публию Аврелию.

Резкий запах клея и чернил в мастерской переписчиков, до отказа заполненной рукописями, сразу же напомнил патрицию о шелесте листов, которые жадные читатели разворачивали со сладострастной неспешностью. Он глубоко вдохнул его и осмотрелся.

В такой ранний час покупателей было немного — пять-шесть книголюбов: солидный деловой человек, искавший что-нибудь нравоучительное для подарка своему патрону, и несколько юных вольноотпущенниц, интересующихся последним эротическим сочинением одного модного греческого автора.

Возле прилавка Аврелий заметил довольно красивую девушку, которая обменивалась с продавцом соображениями явно не литературного толка, а весьма фривольными, судя по смешкам и напряжённому шёпоту. Сенатор сразу узнал Цирию, которую ему детально описал Кастор.

Её хозяйка, очевидно, находилась где-то поблизости, и вскоре патриций проследовал за переписчиком в заднюю комнату, и едва вошёл, как сразу же столкнулся с ней лицом к лицу.

— Аве, Гайя Валерия!

Публий Аврелий невольно отметил, что на этот раз женщина выглядела поистине блистательно: прозрачная нежно-розовая вуаль спадала на плечи с черных волос, уложенных в необычную причёску. Лоб, свободный от завитой чёлки, выглядел высоким и чистым, и на нём красиво выделялись идеальные дуги густых бровей. Глаза подведены лишь слегка, ровно настолько, чтобы подчеркнуть их блеск, но не исказить контур, аккуратная туника из лёгкого льна, тоже розовая, но чуть ярче вуали, не скрывала красоту фигуры, которую женщина демонстрировала без всякого кокетства, словно не подозревая о её привлекательности.

— Ты великолепна! Точная копия Афины Пал-лады в Парфеноне[47], — поделился он своим впечатлением, постаравшись выбрать для сравнения богиню с безупречной репутацией. Тем не менее комплимент, хоть и тщательно продуманный, оказался куда менее приятным, чем следовало ожидать.

— Ну да, Афина из Парфенона. Девственница Афина… — пошептала матрона.

— Зачем я понадобился тебе? — прямо задал вопрос Аврелий.

— К сожалению, ты не ошибся. Мой брат поклялся убить тебя… Но суд не состоится. Я сделаю так, чтобы его не было!

— Каким образом? — удивился сенатор.

— Мне сообщили, что некоторое время назад консул Метроний обратился к тебе с брачным предложением, — произнесла она, слегка покраснев.

— Учитывая сегодняшние отношения между нашими семьями, нет смысла обсуждать это, — дипломатично ответил патриций. — Хотя, прости за нескромность, а при других обстоятельствах ты согласилась бы? Впрочем, я не собираюсь жениться, — несколько торопливо добавил он.

Женщина не ожидала такой откровенности и сердито поджала губы.

— Послушай, я предлагаю тебе договор, который не имеет ничего общего с личными чувствами. Мой брат убеждён, что ты убил нашего отца, и хочет привести тебя в суд, не имея никаких доказательств, вовлекая