Третий умер в Венозе, раздавленный телегой… Больше никого найти не удалось.

Оказавшись в такой ситуации, Аврелий рассудил как настоящий эпикуреец, что, пока возможно, лучше жить спокойно и не отравлять себя мыслями о грядущих бедах.

Теперь, когда он возвращался на Виминальский холм после приятного времяпрепровождения с Кореллией, ситуация не казалась ему такой уж драматической. Несомненно, Валерий действовал под влиянием сиюминутной вспышки, и как только поймёт, что ошибался, всё станет на свои места.

С этими радостными мыслями сенатор переступил порог своего домуса.

— Хозяин, мы пропали! Он здесь! — шепнул Кастор, останавливая его у входа.

— Кто? — удивился Аврелий, не понимая.

— Убийца! — простонал секретарь. — Я хочу сказать — консул. Метроний, короче говоря! Давно ждёт тебя и всё время держит руку под тогой. Готов поклясться, что прячет там кинжал. Избавься хотя бы от запаха духов его жены! — добавил Кастор, вытирая шею хозяина влажной салфеткой.

— Мне нужно срочно придумать какое-то объяснение… — заволновался патриций, спешно соображая, что бы такое соврать.

— Нет смысла, мой господин! Он прекрасно знает, где ты был и с кем. Так или иначе, придётся принять его. Он слышал, как ты вошёл. Удачи!

Публий Аврелий вышел в таблинум, как всегда, с надменным видом. Может, визит Метроиия никак и не связан с Кореллией…

Но он ошибался. Консул долго смотрел на него с выражением гурмана, который наблюдает за процессией тараканов, шествующей по безупречно чистой скатерти в своей столовой.

— Аве, Паул Метроний! Чем могу быть тебе полезен? — заговорил патриций, стараясь держаться как можно непринуждённее.

— Мне жаль, Аврелий, мне действительно жаль, что убийца допустил такую грубую ошибку! — презрительно ответил тот. Сенатор хотел было ответить гостю шуткой, но, чувствуя укоры совести, решил, что она окажется недостаточно убедительной.

— Не стоит притворяться, — продолжал Метроний. — Я знаю, что у тебя отношения с моей женой. И не отрицай! Кое-кто сегодня проследил за ней до твоей виллы на Яникульском холме и позаботился сообщить мне об этом.

«Кое-кто достаточно хитрый, сумевший обнаружить любовную связь, и достаточно мстительный, чтобы сообщить об этом Метронию, — подумал сенатор. — Но кто же?»

— Эта стерва сказала, что идёт навестить свою мать! — глухим голосом продолжал консул. — Очень убедительный предлог! Надо ли говорить, что я послал раба к тёще, которая знать не знала об этом! Я метался по комнате, словно зверь в клетке, представлял её в твоей постели, кровь бросалась мне в голову. Убью её, думал я! Если это правда, клянусь, убью обоих! Что ж, посмотрим, как она будет выкручиваться, когда вернётся…

Жена консула и один из самых видных граждан Рима прекрасный сюжет для городских сплетников, вздохнул патриций, не зная, куда деть глаза.

— Ты выглядишь очень спокойным, Публий Аврелий. Тебя не тревожит судебный процесс о супружеской измене? — с угрозой спросил Метроний. — По римскому закону плотская связь с женой свободного гражданина, даже если происходит при обоюдном согласии, считается изнасилованием, которое наказывается изгнанием и конфискацией половины состояния. Эта норма сегодня устарела, но я не сомневаюсь, что судьи обязательно применят её, если потерпевшей стороной окажется действующий консул.

Аврелий не ответил: он догадывался, что рано или поздно случится что-либо подобное. Теперь же, когда он ожидал обвинения в убийстве, дело всего лишь об изнасиловании нисколько не пугало его.

Между тем что ждёт бедную Кореллию? Из-за какого-то пустякового грешка она утратит дом, семью и репутацию…

— Знаешь, что такое ревность, Аврелий? Это узел, который скручивает тебе кишки! Начинаешь сомневаться во всём, в каждом движении, в каждом взгляде, — продолжал консул свистящим шёпотом. — Нет, ты этого не знаешь… Помню, когда Фламиния наставляла тебе рога, ты открыто шутил по поводу её любовных приключений, вынуждая всех смеяться над ней, а не над тобой!

Патриций не стал отрицать. Никто так никогда и не узнал, чего стоило ему шутить на публике об изменах жены, с гордостью притворяясь, будто его это нисколько не волнует, что было, конечно же, далеко от истины.

— В Риме, продолжал Метроний, — говорят, что мужчина женится в двадцать лет ради семьи, в тридцать — ради карьеры и в сорок — ради любви. Со мной это случилось позже, и я потерял голову. До встречи со мной Кореллия была довольно умной девушкой с миленьким личиком и ничтожным приданым. Сегодня она первая дама в городе. И всё шло хорошо, пока не появился ты!

Аврелий опустил глаза: он не сомневался, что был далеко не первым и, уж конечно, не единственным, с кем развлекалась прекрасная Кореллия, но пусть лучше Метроний считает его вероломным соблазнителем, которому не может отказать даже самая добропорядочная матрона.

«Кто живёт, обеими руками беря от жизни всё, так, словно каждый день — последний, нередко причиняет зло другим, даже не замечая этого, — подумал сенатор. — Тот же, кто, напротив, старается строить свою жизнь кирпичик за кирпичиком, создавая что-то такое, что необходимо оберегать, становится намного более беззащитным и уязвимым».

— Когда вернусь домой и она выйдет мне навстречу, её тело ещё будет горячим от твоих объятий. Окажись ты в этот момент рядом, я, ни минуты не поколебавшись, задушил бы тебя, — сказал консул, скрутив край своей тоги так, словно это была шея сенатора. — Однако я не намерен заявлять на тебя в суд: закон прежде всего обязал бы меня развестись… А я не хочу.

Аврелий с изумлением посмотрел на него.

— Я пришёл сюда просить тебя об одном, и только боги знают, чего мне это стоит, — продолжал Метроний. — Перестань видеться с ней! А если она вздумает искать тебя, прогони её… Обидь, если понадобится, тогда она поймёт, чего ты стоишь.

— Ты хочешь, чтобы я повёл себя как бессовестный мерзавец? — с негодованием спросил патриций.

— Тебе будет нетрудно. Эту роль ты знаешь наизусть! — с презрительной усмешкой ответил консул.

Аврелий вскипел: ему надоело, что с ним обращаются как с каким-то презренным существом. Сначала Валерий, теперь Метроний… Хотя у последнего, по крайней мере, есть какое-то основание. И если он согласится выполнить просьбу консула, — тогда его возненавидит Кореллии…

— Ты строго судишь чужие слабости. А сам