Шрифт:
Закладка:
— Дорогие святые и цыплята, она ведёт дела хуже, чем собственный брат. Пропусти преамбулу и переходи к сути… если таковая имеется.
— Дайте-ка погляжу, смогу ли я её найти. Ах… вот: «Приказываю отыскать и предать очистительному огню все языческие, еретические и прочие нечестивые писания, которые до сих пор оскверняют умы и сердца наших невинных подданных…»
— Я же говорил тебе. Нам предстоит организовать сожжение книг. Как скоро Пульхерия обратит свой ущербный ум на то, чтобы предавать людей «очистительному огню»?
Руководствуясь определениями, содержащимися в новом своде законов, «суть» задачи была ясна. Любой свиток, папирус или клочок письма, не санкционированный Кодексом, подлежал изъятию и сожжению. Другое дело, «как» это устроить.
Город Селестия с населением в восемь тысяч душ — плюс-минус несколько рабов — раскинулся на склоне горы каскадом огромных блюд, окрашенных в цвета розы, охры и сиены, намертво прилепленных к осыпающемуся склону, поросшему низким кустарником, соснами и оливковыми деревьями, беспорядочно сбегающими к изгибу гавани. Дома, построенные из туфа, зачастую переходили в пещерные помещения, выдолбленные в горной породе. Улицы были чуть ли не вертикальными, что больше подходило для ослов, чем для вооружённых до зубов солдат. В нескольких местах располагались форумы — ровные площадки для важных собраний.
По крайней мере, — размышлял Тимос, — нам не придётся тащить конфискованные писания в гавань для сожжения. Мы можем утилизировать их на месте. Прочёсывать каждый район в поисках запрещённых текстов и вырывать их из рук протестующих владельцев — презренная работа. На этот проклятый проект уйдут многие дни.
Бормоча что-то под нос и перешагивая через брошенный на пол приказ Пульхерии, словно через мёртвую гадюку, он, не спросив разрешения, вышел из покоев епископа.
Глядя на удаляющегося писаря, Проб подумал: Ненавижу быть правым. Это истинный кошмар.
В воскресенье Тимос зачитал с кафедры требование Пульхерии. По всему городу были расклеены уведомления с указанием времени и мест добровольной сдачи запрещённых материалов. В понедельник Тимос, сопровождаемый солдатами, прибыл в первое такое место — Плака Илония. Пища для огня была подготовлена, но костёр оставался незажжённым. Чуть в стороне ждал Антониос, старейшина одной из местных общин, с небольшой коллекцией потрёпанных рукописей. Он протянул их.
— Возьмите и уничтожьте, если хотите. Это всё, что у нас есть.
— Я благодарю вас, Кириос Антониос. Хорошее начало, однако боюсь, что это ещё не всё. Мне жаль; но теперь нам необходимо обыскать каждый дом, дабы убедиться, что все запрещённые тексты обезврежены.
— Обезвреживание? Так вы обозначаете уничтожение знаний, копившихся веками?
— Кириос Антониос, я не устанавливаю законы. Я лишь подчиняюсь им… так же, как и вы.
Не сказав больше ни слова, старик плюнул в пыль перед Тимосом и гордо зашагал прочь.
— Оставьте его. — Тимос удержал солдат. — Избавьтесь от этого хлама. Тогда мы сможем приступить к поискам.
Пока пламя разгоралось, солдаты собирали разбросанные бумаги и носили к костру. Ветхие папирусы рвались, выскальзывая из пальцев; ветер подбрасывал обрывки в воздух. Преследующие их солдаты спотыкались и падали. Разочарованные и смущённые, они решили собрать и сжечь каждый клочок. Всё быстрее и быстрее раздосадованные солдаты бросали сопротивляющиеся тексты в огонь, только чтобы услышать, как те жалобно стонут, пожираемые хищным пламенем. Эти обрывки были старыми и потёртыми. Вскоре последний клочок издал сдавленный хрип и умер.
— Отлично. Давайте продолжим поиски.
К концу дня удалось собрать большое количество исписанных папирусных и пергаментных листов. Тимос распорядился всё уничтожить. Солдаты стояли позади, разглядывая кучу манускриптов и молчаливую толпу с угрюмыми лицами.
— Может, сделаем это утром… — предложил командир.
Тимос указал на разгневанных горожан.
— К утру вся толпа, прихватив с собой бумаги, исчезнет в горах. Мы не уйдём, пока не превратим это в пепел.
На негнущихся ногах и с опущенными глазами усталые солдаты принялись перетаскивать рукописи поближе к пляшущему пламени. Это не утренний провал; было хуже… гораздо хуже. Тексты бились и визжали, сопротивляясь палачам, будто отчаявшиеся дети, пока их тащили к костру. В огне их страдальческие вопли казались бесконечными, поднимаясь в удушливом дыму, когда бумаги отдавали свои жизни пламени. К тому времени, когда всё закончилось, и последний папирус, стеная, отправился на смерть, наступила ночь. Уродливая тьма заслонила звёзды и луну.
— На сегодня хватит. — Тимос оглядел измученных солдат. — Завтра мы проведём ротацию. Никто не будет заниматься этим больше одного дня подряд.
Кроме меня, — отметил он мысленно.
— Выставьте караулы на всех дорогах, ведущих из города. Теперь, когда жители знают, что мы собираемся делать, они постараются защитить самые ценные страницы, спрятав их в пещерах наверху. Принесите мне всё, что найдёте.
Пока Тимос, пошатываясь, медленно брёл к резиденции епископа, каждый шаг был подобен кошмару, ведь бёдра ужасно ныли от усилий тащить протестующее тело вперёд.
Отмахнувшись от расспросов любопытствующих епископских рабов, он удалился в свои покои. Он слишком вымотался, чтобы дать Пробу немедленный отчёт о прошедшем дне. Часом позже, когда Тимос не явился на ужин — тихое время, совместно проводимое за едой, хорошим вином и свежими сплетнями в конце каждого дня, было любимым для епископа, — Проб распорядился принести лёгкий ужин в покои друга и, вздохнув, отправился спать.
Тимос, крайне утомлённый, чтобы думать или протестовать, сидел в полутьме и наблюдал, как раб расставляет посуду. От запаха, исходящего от горячего блюда, его подташнивало. Он отрешённо смотрел, как раб ставит на стол полный кувшин вина, зажигает свечу и уходит.
— Спасибо, Оскар, — прошептал Тимос в сторону закрывающейся двери. Он потянулся к кувшину, наполнил кружку до краёв и осушил её одним глотком. Снова и снова Тимос повторял этот отчаянный жест, пока сосуд не опустел. Упав на кровать и натянув на голову лёгкое покрывало, он пробормотал беззвучное «спасибо» другу за щедрость. Темнота накрыла мгновенно.
Утром Тимос встал и умылся, после чего направился к епископу. Как-то надо представить отчёт. А ещё там будет чай.
Проб оторвался от созерцания восходящего солнца.
— Настолько плохо, да?
— Вы не представляете. Это было похоже на сожжение младенцев; тексты плакали как дети.
— Ужасно. Возможно, нам следует остановиться.
— Как можно? Пульхерия бросит нас самих в костёр, если мы не закончим.
— Правда, к сожалению. Может, возьмёшь выходной и продолжишь завтра?
— Нет. Чем скорее я закончу, тем скорее смогу забыть об этом деле.
Направляясь к казармам, Тимос бросил взгляд на небо. Яркое солнце, неумолимо поднимающееся над горизонтом, рассеяло остатки ночной прохлады. День обещал быть жарче предыдущего.
В
