Той ночью мы спали под звёздами, и Сатиндра оставался в приподнятом настроении, невзирая на то, что я хмурился. Он перечислил удачно сложившиеся обстоятельства: перед припадком бабушка Мэй благословила нас обильным ужином и предоставила возможность поделиться дхармой; погода стояла тёплая и не дождливая; разбойники не напали на нас и не ограбили; скоро мы окажемся в деревне, где я родился, и, возможно, даже найдём мою семью.

— Два странствующих монаха вряд ли могут желать большего, — изрёк он, когда мы улеглись.

Я спал урывками и был меланхоличен весь следующий день. Утренняя медитация, во время которой мы на ходу повторяли мантру, не принесла успокоения. Ближе к полудню мы остановились на отдых. Сатиндра приготовил немного риса, который нам дала Джун, и мы пообедали, смакуя каждое зёрнышко. Еда оказалась с привкусом мяты, и это породило в моей голове путаную смесь воспоминаний.

Пока шли по Великому шёлковому пути, мы миновали множество святилищ местных богов. Одними из самых богатых были статуи, вырезанные из нефрита или слоновой кости и размещённые в пагодах, находящихся под постоянным присмотром жрецов. Путешественники возлагали на жертвенники молоко, мёд, рис и даже мясо. По мере отдаления от главной дороги размеры святилищ становились всё менее впечатляющими. Почти каждый день мы проходили мимо этих крошечных святынь с их грубыми изваяниями, а то и просто наборами камешков, символически обозначающих того или иного бога. Как правило, подношения здесь были чрезвычайно скудны, а некоторые жертвенники вообще пустовали из-за малой численности путников.

Теперь, когда мы довольно далеко отдалились от Великого шёлкового пути и оставили позади хижину бабушки Мэй, характер этих святынь изменился. Раньше я не обращал на них внимания, а ныне чувствовал непреодолимую потребность рассмотреть поближе. Святилища, располагающиеся вдоль дороги, представляли собой простенькие пирамидки, увенчанные небольшими каменными или деревянными фигурками животных, не представляющими для воров абсолютно никакой ценности. Но днём позже мы наткнулись на статуэтку, вырезанную, по-видимому, из нефрита.

Я присел перед святилищем и уставился на изваяние, стоящее в подобии глубокой каменной чаши, перевёрнутой на бок. Маленькая статуэтка была чёрной и по большей части скрывалась в тени, но когда на неё попадали солнечные лучи, она приобретала зеленоватый оттенок темнейшего нефрита. Густая тень мешала разглядеть детали, но фигура по своей форме не походила на человека или известного мне зверя. Выпуклые глаза, вытянутая голова и много рук, будто у индуистской богини Кали[17], однако подробности разобрать не удавалось, как я не щурился. Решив попробовать на ощупь понять то, что смутило мой взор, я протянул руку и провёл пальцами по поверхности.

Я ожидал ощутить прохладную твёрдость нефрита, но камень оказался на удивление тёплым, вероятно, успел нагреться на солнце, а его текстура была влажной и скользкой. Отдёрнув руку, я взглянул на свои пальцы, полагая, что на них сохранится влага; они остались сухими, хотя чувство маслянистости не пропало. Не желая вторично прикасаться к этому предмету и не в силах смотреть на него, я отступил от святилища и поспешил к Сатиндре, который сидел на корточках чуть дальше по дороге, дожидаясь меня.

— Что случилось, младший брат? — спросил он, когда я присоединился к нему, всё ещё рассматривая свои пальцы. Они казались какими-то запачканными, точно прикоснулись к чему-то нечистому. Мне хотелось вытереть их о край одежды, хотя на них не было видно никакой грязи.

— Что-то не так со статуэткой в этом святилище, — нахмурился я.

— Полагаю, сегодня ты намерен во всём найти нечто неправильное, — усмехнулся Сатиндра. Я смиренно вздохнул, подумав, что он прав.

Мы шли ещё несколько дней, проходя мимо святилищ с одинаковыми чёрно-зелёными идолами из маслянистого камня. Дорога сузилась почти до нуля, стала ухабистой и зарастающей колючками, однако число святилищ увеличилось, а каждая последующая статуэтка оказывалась чуть выше предыдущей.

Странным казалось то, что количество встречаемых нами людей сокращалось по мере роста идолов здешнего божества. Рисовые поля выглядели неухоженными и запущенными, словно крестьяне начисто позабыли о посевах. Лес постепенно отвоёвывал это полузаброшенное человеком пространство.

В итоге мы набрели на несколько простых бамбуковых хижин, очень похожих на жилище бабушки Мэй, но они были пусты, а за ними начинался тёмный и неприступный лес. В некоторых очагах ещё тлели угли, а рядом с грязными мисками для риса, кишащими муравьями, стояли недопитые пиалы с чаем. Обследовав очередную хижину, я повернулся к Сатиндре и сказал:

— Такое впечатление, что все просто исчезли. Это неестественно. Мне такое не нравится.

Сатиндра с присущим ему изяществом попытался отшутиться от моих страхов, но потерпел неудачу. Его смех прозвучал глухо и неуместно в безмолвии опустевшей деревни.

— Не волнуйся, младший брат. Я уверен, что этому есть разумное объяснение. Нам нужно найти место для ночлега.

Мы не считали себя людьми чересчур суеверными, однако ночевать в деревне не стали. Ужинали мы, расположившись в поле неподалёку, откуда могли видеть хижины, не приближаясь к ним слишком близко.

Последние ночи я спал плохо, мне снились крупные чёрные птицы со старушечьими голосами и острыми изогнутыми клювами. Теперь с птиц капало масло, и они орали, надрывая глотки, скрипучим голосом бабушки Мэй:

— Проклятый! Проклятый!

Я проснулся в поту, путаясь в длинной одежде. Оглядевшись в поисках Сатиндры, я обнаружил, что он, невзирая на поздний час, бодрствующий и исполненный напряжённого ожидания, сидит возле меня. Его глаза оказались настолько широко распахнуты, что я различал их белки в окружающей нас темноте.

Я проследил за его взглядом до деревни. Среди ранее пустующих хижин двигались огоньки. Я начал было что-то говорить Сатиндре, предлагая пойти потолковать с местными жителями, но он заставил меня замолчать, сильно сжав мою руку. Ещё никогда мне не доводилось видеть его таким, когда каждый нерв натянут до предела, поэтому я прикусил язык. Через некоторое время огоньки стали удаляться, и Сатиндра воззрился на меня.

Казалось, что глаза на его смуглом лице увеличились вдвое. Ночь выдалась до жути тихой, даже ветер не шевелил высокую траву.

— Не думаю, что это были люди, — прошептал он.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, присаживаясь на корточки рядом с ним.

— Я видел их лица. Они выглядели неправильно. — Он решительно покачал головой.

— Что ты видел?

Сатиндра тяжело сглотнул, будто в его горле застряло что-то большое и неприятное на вкус. Глаза оставались прикованными к моему лицу.

— Дакини.

Дакини — древнее слово, обозначающее потустороннее существо: бога или демона.

— Нам пора уходить, — заторопился я.

Сатиндра, к моему ужасу, отрицательно замотал головой.