А еще я забыла, что она способна выбить меня из колеи, как никто и ничто в этом мире.

Хотя какая-то часть меня возмущалась от того, что появление Лайлы могло кого-то насторожить, что упоминаний о ней якобы надо избегать, как непрошеного гостя на вечеринке.

«Предупредить». Так подруги не говорят о детях. Ведь Винни совсем не интересовалась моей беременностью после…

Мне показалось низостью продолжать мысль.

Мы уже не подруги, чего уж там. Отношения между женщинами зиждятся на любви вкупе с преданностью, которые неподвластны неизбежным взаимным недовольствам и зависти, но когда привязанность исчезает, а доверие разрушается, зависть и упреки берут верх, и эти отношения быстро приходят в упадок.

После того как наш безопасный сонный мирок был взбаламучен фактом появления дочери на свет, дни, последовавшие за ее рождением, наполнились паникой и ужасом.

Я ее совсем не заслужила. Не заслужила — и ее у меня заберут. Я не знаю, как за ней ухаживать. Сделаю что-то не так — и навсегда потеряю ее…

По несколько раз на дню Лайла умирала у меня на глазах. Каждая проезжающая мимо машина ехала слишком быстро и слишком опасно. Я ждала, что на каждой ступеньке подверну ногу. Видела печальный конец своей детки в каждом своем движении — мое тело было для нее главной угрозой: острый локоть, тяжелая ладонь, грудь, способная удушить…

Я знаю, что ты сделала.

Это была не моя вина.

— Такое обычно для молодых мам, — сказал доктор, которому я, следуя робкому намеку Ника, рассказала о своих страхах. — Вы просто видите перед собой возможные опасности. Сознание предупреждает вас. Всё в порядке.

Но каждое, даже крохотное, происшествие, каждый крик девочки, каждая мелочь, которую, по-моему, я могла бы сделать лучше, казались мне предупреждением со стороны Винни — или ее угрозой. Несмотря на бессонные ночи и на то, как уплотнилась моя жизнь с рождением крошки, я знала, что не могу позволить себе устать, или слишком разволноваться, или почувствовать раздражение, не говоря уже о недовольстве плачем и криками, потому что это будет демонстрацией моей неблагодарности.

Я должна вечно благодарить Бога за то, что моя девочка живет.

И эти вот мысли выматывали меня больше, чем любое количество ночных кормлений.

Чтобы не беспокоить Ника, я проводила эти интимные моменты, когда моя дочь прижималась ко мне в поисках защиты и поддержки, в кресле-качалке в детской, где стояла почти абсолютная темнота. Однажды ночью задремала, а потом проснулась как от толчка, уверенная, что самое страшное — «я ее задушила!» — произошло. Так что теперь я доставала телефон и бесшумно просматривала все социальные сети — чтобы быть начеку, пока Лайла громко и жадно чмокала во время кормления.

А следить за Мэгги я стала ненамеренно. В разговоре с Ником даже самоиронично употребила глагол «следить» и пожатием плеч подтвердила наличие у меня навязчивых идей. Просто это случилось само собой в одну прекрасную ночь, где-то между тремя и пятью часами, то есть именно в то время, когда человек, если он не спит, теряет последние остатки здравомыслия.

После рождения Лайлы я на удивление легко забыла о работе, об офисе, о Мофф и о женщине, которая продолжала выполнять мои обязанности. Голова была настолько полна материнских переживаний, настолько я сфокусировась на том, чтобы девочка жила, что ни на что другое меня уже не хватало. Обширный словарный запас, которым я всегда так гордилась, весь куда-то испарился. Теперь я пальцем указывала на вещь, которую должен был передать мне Ник — на ручку, на стакан воды, — и издавала при этом какие-то нечленораздельные звуки, потому что не могла вспомнить, как все это называется.

Но в успокаивающей темноте предрассветных часов, под аккомпанемент почмокивания моей малютки, ко мне вернулась ревность. Я просматривала бесконечные фотографии Мэгги, наслаждающейся красивой жизнью, и думала: «Она живет моей жизнью. Моей старой жизнью».

Вот Мэгги выбирает одежду в примерочной, и телефон установлен таким образом, чтобы камера уменьшала объем талии и увеличивала размер бюста. А вот она сидит за обедом в самом крутом новом ресторане с теми самыми пиарщиками, что раньше приглашали меня, а теперь слишком быстро переключились на новый предмет обожания. А здесь Мэгги рассматривает различные коллекции в бутиках ведущих дизайнеров, фотографируя то сумочку здесь, то пару ярких туфель-лодочек там.

— Туфли всегда хорошо смотрятся в социальных сетях. Люди их любят, — время от времени говорил мне наш диджитал-редактор.

Большинство людей идиоты. С этой мыслью я поставила лайк напротив последней пары, сфотографированной Мэгги.

Ее фото получали тысячи лайков, гораздо больше, чем когда-то мои.

Это потому, что она в Сети практически все время. А я, по крайней мере, смогла сохранить хоть какую-то загадочность.

Казалось, Мэгги была уверена, что ее подписчиков могут интересовать вещи, балансирующие на грани бытовухи: как она сушит белье, как она обедает, содержание ее косметички. Мой наметанный глаз редактора пытался найти на таких фото безвкусные носки или мятые носовые платки, и я радовалась, когда на заднем плане удавалось заметить хоть какие-то следы грязи или запущенности. По этим крохам я, как какой-то сумасшедший почитатель, пыталась воссоздать интерьер ее квартиры.

Сидя в темноте, одетая в запачканную молоком пижаму Ника, потому что моя не могла покрыть живой комочек, прижавшийся к моему животу, я размышляла, сколько же во мне осталось былой загадочности… Волосы успели слишком сильно отрасти, а педикюр давно пришел в негодность. Кожа стала слегка дряблой, чего не было до рождения Лайлы, а одежда оказалась слишком тесна.

Однако впечатление на меня произвело не только количество выложенных Мэгги фото, но и комментарии к ним, размещенные как девочками из офиса, дизайнерами и пиарщиками, которых я знала, так и читателями. Эти комментарии ясно демонстрировали моему лишенному сна и от того тревожному и подозрительному сознанию, что между этими людьми и новым фешен-редактором возникла новая форма социальной жизни, которой у меня никогда не было. И вновь я почувствовала уколы самолюбия из школьных лет, когда тебя куда-то не приглашают, когда на тебя предпочитают пялиться, а не общаться с тобой.

Днем, когда все мое внимание было отдано Лайле, ее писку и фырканью, ее шевелящимся пальчикам и мягкому ротику, эти мысли практически исчезали. Их не было, когда гуляла я с коляской в парке, когда мыла детку в лучах заходящего летнего солнца, когда встречалась с Софи, Аделью и Джеммой из группы молодых родителей, с которыми я, скорее, не общалась, а обменивалась списками: расписанием наших пробуждений, кормлений, количеством использованных подгузников…

Сидя за столом в доме одной из них, на кухне, полной одинаковых предметов — молокоотсосов, погремушек и пледов из овчины, на которых возлежали наши дети, — мы обсуждали женщин, которых не было с нами, но о которых мы всегда помнили; тех, кто выполнял в наше отсутствие работу, оставленную на пороге родильного отделения.