съехались, я иногда ходила с ним, но эти вечера были невыносимо мужскими. Я часто оказывалась единственной женщиной и привыкла, что меня игнорируют. Временами кто-нибудь из них вспоминал о вежливости, поворачивался ко мне и вопрошал: «А ты как думаешь?» – словно в этом и состоит умение вести беседу. Однажды, когда они целый час обсуждали эссе Хэла Фостера, а я молчала как рыба, кто-то наклонился ко мне и спросил, читала ли я его.

– Нет, а кто это?

– Один теоретик, – великодушно сказал он.

– Я не очень-то люблю теорию, предпочитаю заниматься практикой, – сказала я, надеясь их рассмешить, и кое-кто и впрямь вяло рассмеялся.

Той части меня, которой нравилось быть довеском к Кирану, доставляло удовольствие спокойно, неподвижно и молча сидеть рядом с ним – от меня требовалось лишь быть привлекательной, милой и дружелюбной, – но вскоре скука сделалась нестерпимой и я предпочла проводить такие вечера дома.

Несмотря на смутный страх, что он мне изменит, я с нетерпением ждала пятничных вечеров. За неделю мне удавалось побыть наедине с собой только эти несколько часов. Раньше меня пугали даже пара часов в одиночестве, но теперь я была с Кираном почти все время, не считая работы, и только вечера пятницы могла посвятить Фрейе и выпивке.

Часов в пять-шесть я возвращалась домой с бутылкой вина и пачкой сигарет, включала компьютер и ставила какой-нибудь легкомысленный сентиментальный сериал с запутанными интригами и сексуальными авантюрами или реалити-шоу про кучку блондинистых девочек-подростков, уставившихся в телефоны.

Я переодевалась в домашнее – все те же старые штаны Кирана и футболку – и устраивалась в углу дивана. Наливала себе бокал, закуривала первую сигарету, затягивалась, выпускала дым и ощущала полное умиротворение. А затем принималась разглядывать Фрейю на смартфоне.

Чаще всего я пересматривала старье. Она редко выкладывала что-то новое, и я уже перерыла ее публикации за все четыре года. Но мое жгучее желание изучить ее, пробраться в нее, увидеть ее его глазами было неутолимо. Я листала старые альбомы с их с Кираном совместными фотографиями.

Я изо всех сил старалась увидеть эти снимки со стороны. Долго рассматривала, а потом быстро открывала одну из наших с ним совместных фотографий и пыталась сравнить. Подходим ли мы друг другу так же, как они с Фрейей? Смотримся ли так же хорошо? Выглядит ли он более влюбленным в нее, чем в меня?

Поскольку я знала, что Фрейя тоже меня изучала, я и на себя пыталась посмотреть ее глазами. Я проводила ревизию фотографий многолетней давности, попутно удаляя неудачные снимки, и меня бросало в жар от мысли, что Фрейя, скорее всего, их уже видела. Разглядывая себя, я залезала ей в голову так же, как залезала в голову Кирана, когда мы встречали на улице девушек, которых он, как мне казалось, хотел бы трахнуть.

Часам к восьми-девяти вечера я напивалась и дымила уже как паровоз под негромкое бормотание сериала. Зная, что Киран вернется не раньше чем через четыре часа, я отправлялась еще за одной бутылкой вина. Натянув на себя первое попавшееся, выходила на улицу и по пути выбрасывала пустую бутылку, чтобы на следующий день он нашел только одну. Он этого ожидал и раз в неделю терпел мое пьянство, но две бутылки его бы удивили, даже встревожили и повлекли бы за собой разговор, поэтому я, захмелевшая и согреваемая предвкушением второй, беззаботно кидала первую бутылку в помойку.

2019, Афины

Еще до первого поцелуя с мальчиком я однажды прошла пешком много миль с моей самой близкой подругой детства Беа, читая ей стихи о любви из сборника, на покупку которого долго откладывала карманные деньги. Как и Фрейя, она была красива чистой красотой. Как и Фрейя, она была от природы смугла и худощава. Беа была ласковой неиспорченной девочкой с большими, широко расставленными голубыми глазами и длинными руками-ногами. Даже в наши тринадцать лет она была гораздо добрее меня, и неудивительно: у таких красивых людей нет оснований для жестокости. Как я завидовала ее красоте, чистоте, запаху свежей одежды, популярности у мальчиков и благоразумной сдержанности в общении с ними. Я же вечно ухитрялась изваляться в грязи.

Я завидую сдержанным женщинам. Никогда не могла позволить себе такую роскошь.

11

Через несколько месяцев я заметила, что перестала обращать внимание на бессмысленную злобу, которой он приправлял свои истории, хотя раньше поддакивала, чтобы доказать, что я на его стороне. Эти истории вызывали теперь лишь скуку и ощущение безнадежности.

Тем не менее при нем я излучала маниакальную жизнерадостность. Иногда я действительно чувствовала себя счастливой и беззаботной, а иногда притворялась, и отличить одно от другого становилось все сложнее. Казалось, будто он вобрал в себя весь негатив в квартире, и я боялась, что если из меня выльется хоть капля, то баланс будет нарушен.

После ужина мы сидели на липком кожаном диване; я слушала, как он бренчит на гитаре, или притворялась, что читаю, а сама краем глаза наблюдала, как он пишет что-то в блокноте, и боялась, что это стихи о ней.

Когда он утыкался в телефон, сердце у меня начинало колотиться. Я чувствовала, как по моему ужасному слабому телу, ускоряясь, бежит кровь, и не могла думать ни о чем другом. Взгляд застывал на верхнем поле страницы и медленно съезжал в сторону Кирана. Я пыталась подсмотреть, не с ней ли он переписывается, с такой сосредоточенностью, что начинало стучать в висках.

Руки сами собой оказывались у рта, и я принималась грызть ногти, методично откусывая, пережевывая и глотая заусенцы.

Потом мы отправлялись в постель, из которой, будь моя воля, мы бы никогда не вылезали. Там он наконец становился моим, и знакомый запах его тела заставлял меня забыть о его извечной желчности.

Я жадно предвкушала бездельные выходные дни, полные секса и разговоров, плавно перетекающие в вечера, когда мы запремся дома от всех проблем, останемся наедине и сможем быть самими собой.

В моем воображении мы поздно просыпались, лениво проверяли кровать на прочность, шептались и ласкали друг дружку до самого обеда, а потом, сплетясь, сидели на диване, читали, заказывали на ужин доставку, пили вино и к сумеркам возвращались в постель.

Когда-то такое и в самом деле происходило, вот и сейчас казалось возможным.

Бывали выходные, когда обособленность нашей квартиры означала именно то, что должна была означать: нам хорошо вместе, когда нам дают побыть наедине.

Бывали дни, когда мне казалось, что он унижал и расстраивал меня не по моей и не по своей