Шрифт:
Закладка:
А что в итоге? Он ищет тело, а «Зелёные» за этот чертов дуб уже облили краской и его автомобиль, и дверь дома, скоро доберутся и до него самого… Хотя, он готов смириться, лишь бы не наткнуться на…
– Есть! – голос криминалиста разрушил надежды на быстрое завершение дела.
* * *
– Господин Штольц, от лица полиции приношу вам свои извинения…
– Постойте, но как же? Ведь вы же нашли, я знаю.
– Нашли. Останки идентифицированы: пол женский, возраст 13–14 лет. Только в земле они пролежали не менее шести столетий. Чудом сохранились, особенности почвы.
Зигфрид молчал.
– Вы свободны. И прошу вас, заберите это.
Комиссар протянул антиквару зеркало.
– Н-нет, пожалуйста, не надо.
– Войдите в мое положение: «зелёные», репортёры, мне не до чудес. Налогоплательщики и так сделают меня виноватым во всём, что творится в этом городишке.
Зигфрид понимающе кивнул и убрал зеркало в кейс.
– Вы же можете не доставать его никогда.
– Пожалуй, так и сделаю.
* * *
Он смотрел и смотрел, тёр мокрые от слёз глаза так, что под ними появились кровавые точки лопнувших капилляров. Он не мог оставить это запертым в кейсе. Всё равно что попытаться запереть память о том, что каждую минуту она умирает мучительной смертью. От его рук. Раз за разом… Снова и снова…
Ему не вернуться к нормальной жизни. Он пытался. Но всё, что доставляло удовольствие, все простые радости потеряли смысл, извратились. Теперь это кричащее напоминание о содеянном: пробежка в парке – возвращение на место убийства, на стейки он не может даже смотреть, а уж бургундское… Каждый предмет старины в его магазине вырывал его из реальности и утягивал в темноту веков, где он сам – воплощение тьмы и беспощадной жестокости.
Он должен это прекратить. Он не такой. Это не он!
Но левая рука снова сжимала девичье горло, а правая вонзала нож, вспарывала тело и вынимала сердце.
Иначе нельзя. Иначе сердце вырвут у него самого.
И пусть. Пусть…
Лучше у него, чем он сам…
С этой мыслью он взял зеркало и прижал к лицу. Что было силы вдавил.
Раздался хруст. Казалось, вместе со стеклом хрустят раздавленные кости лица. Боль в порезах пронзила до самого сердца и тут же пропала. Пропал и Зигфрид Штольц, владелец антикварного магазина.
Теперь в каждом осколке отражался королевский егерь, показывающей принцессе едва заметную тропинку к жилищу лесного народца, где она сможет укрыться от гнева мачехи.
И если бы в этот момент кто-то был там, в антикварном магазине, он бы услышал, как осколки зеркала говорят разными голосами:
– А как же ты, егерь? Ты поклялся принести ей моё сердце.
– И вас после этого ещё заботит моя судьба?! – егерь горько усмехнулся. – Ваше сердце самое доброе в мире.
– Как и твоё. Но как же?..
– Королева получит сердце. Я как раз собирался поохотиться на оленя. Она не сможет отличить. Прощайте, моя госпожа, да хранят вас духи леса!
В рассыпанных по полу осколках теперь отражался лишь потолок и полки антикварного магазина.
* * *
Субботнее утро «мисс Марпл» провела за посадкой новых гортензий. От горшков решено было отказаться, растения высаживались прямо в клумбу.
– Чтобы никого не искушать, – объясняла она почтальону, заглянувшему в гости со свежей прессой.
– Верно, верно… Вы представляете, сегодня в газетах просто поток сенсаций.
– Да что вы?
– Вот… «За порчу имущества арестован активист партии «Зелёные».
– Вот это правильно.
– Согласен. Ещё: «Хозяин антикварного магазина Зигфрид Штольц пропал при невыясненных обстоятельствах. Его местонахождение по сей день неизвестно».
– Погодите-ка, это тот самый?
– Да-да, тип, возомнивший себя убийцей.
– Бедняга!
– Будем надеяться, его найдут.
– С такой-то полицией? Вряд ли…
– Кстати, о находках… «Обнаруженные полицией древние останки предполагаемой жертвы убийства пятнадцатого века оказались скелетом оленя».
– Вот она, наша полиция! Не могут оленя от девушки отличить.
– Да уж…
– Во что превращается наш Руебург…
– Верно, верно…
Алёша и Жля
Андрей Ваон
Он заметил её, когда закончил лекцию. Студенты зашумели, собираясь, а она тихо сидела на задней парте, в косухе и капюшоне.
– Жля… – чуть не выронил он свой портфель.
Потом у неё дома он оглядывался, потягиваясь большим, сильным телом. Когда увидел боксёрские перчатки, вскочил, как был, голый.
– Желя!
Она появилась в дверном проёме.
– Это твоё? – он покрутил перчатками.
В чёрной майке и трениках, тёмная холодной, тонко-стальной красотой, она сказала:
– Положи, где взял. И прикройся. – Кинула в него брюки и ушла.
На кухне пахло кофе и пирожными.
– Я сладкого не ем, – объявил он.
Она пожала плечами и откусила за раз пол-эклера – не в коня корм, подумал он почти завистливо.
– Я тебя просила? – поинтересовалась она с набитым ртом и уставилась на него огромно-тёмными глазищами.
Он сразу замельтешил.
– О чём?
– Не называть меня так. Жанна, запомни – Жанна!
Он сразу приосанился и напел (довольно мелодично):
– Стюардесса по имени Жанна, обожаема ты…
– Убью!
– Ладно, ладно… – Он отпил из кружки. – Ай! Горячо! – И тут же добавил тихо: – Жанна из тех королев, что любят роскошь и ночь.
– Ох, дурак… – Она закатила глаза. – Вот скажи, тебя студенты как зовут?
Он снова расправил грудь – она отметила, что не зря он пирожные не ест: спорт явно забросил, порыхлел. Но всё равно, чертяка, красив. И очки эти дурацкие ему идут.
– Алексеем Леонтьевичем Поповым!
– Ха-ха. Чего ещё выдумаешь?
Плечи его опустились.
– Ну, Алёшей… Ну, Поповичем, – пробубнил он, склонившись над чашкой.
– Нравится?
– Да не очень…
– Вот и меня Желей, а тем более, Жлёй не зови! Понял?
– Да понял я, понял. Ангел мой неземной…
– Перчатки видел?
– Ну.
– Удар у меня знаешь, какой?
– Какой?
– Двести.
Он присвистнул и спросил:
– А что это значит?
– У Тайсона тысяча, вот что это значит.
– Гм. И откуда в этих тоненьких ручках такая сила…
Она надкусила ещё один эклер.
– Растолстеешь!
– Тебя забыла спросить. А сила от жалобщиков. Наплачутся, энергия во мне копится. Отрицательная.
Алёша посерьёзнел.
– Слушай, а ты про наших давно что-нибудь слышала?
– Каринка тут, в Москве.
– И чем занимается?
– Футбольным агентом она. И очень у неё неплохо получается. Помогает найти игрокам новую жизнь. В новом клубе. Переродится, так сказать, – она хмыкнула. – А что?
– Да активность вокруг какая-то нехорошая. Ладно домовые – раньше
