Я даже хихикнул и повернул «бабочку» к лагерю. Что мне пресловутый график? Я больше не геолог и вообще не научник, потому что все, что происходит со мной, глубоко антинаучно. Я теперь бог не бог, демон не демон, а, скажем так, божок. Или демоненок… На первое время вполне достаточно. Захочу, чтобы никому не пришло в голову задать мне вопрос, почему я околачиваюсь в лагере вместо того, чтобы работать по программе, – так и будет.

Кстати, зачем это я лечу в лагерь, как простой смертный? Сообразив, что можно сэкономить целый час, я телепортировал вместе с «бабочкой». Хлоп – и вот уже внизу, под брюхом «бабочки», стоит, отбрасывая короткую тень, «Неустрашимый», как толстый человек на коротких ногах, а немного в стороне кучно белеют купола лагеря, смахивая на выводок грибов. Когда лагерь опустеет, а корабль взлетит, они согласно циркуляру о минимизации последствий нашего вмешательства в дела планеты тоже полетят, только не в космос, а в сторону океана – горящие на лету, разламывающиеся на куски, распадающиеся в пепел…

Это будет потом, и мы этого не увидим. Мы будем растекаться по ложементам и клясть себя за то, что мы материальные тела, обладающие инерцией, а не бесплотные духи. Интересно, смогу ли я свести к нулю свою инерционную массу?

Наверное, да.

Как я и ожидал, никто в лагере не поинтересовался, почему я вернулся так рано. Никто даже не заговорил со мной. Одна только Этель проводила меня взглядом, пытаясь, как видно, припомнить что-то, но не припомнила и перестала интересоваться мною. Я велел себе выбросить из головы ненужные мысли. Лора. Главное – Лора.

Медотсек, где мы прежде занимались любовью, надоел мне до рвоты. В крайнем слева жилом куполе, рассчитанном на четверых, сейчас находился и смачно храпел один лишь Курода, намаявшийся после ловли своей ночной живности. Я пожалел будить его и выставлять вон – сделал лишь так, чтобы он перестал храпеть, стал для Лоры невидим и не вздумал проснуться в ближайший час. После чего мысленно очертил вокруг купола окружность и запретил всем, кроме Лоры, переступать эту невидимую границу. Сквозь стенки купола я видел, как Веня, вовсе даже не собиравшийся зайти, а намеревавшийся лишь пройти мимо, ни с того ни с сего остановился на полушаге, задумался и заложил крюк. Так-то. Прости, Веня, ты мне друг, но нечего тебе здесь делать.

И появилась Лора. Почему-то я боялся, что она будет двигаться сомнамбулически, но ничего подобного: она шла легко и пружинисто, она была весела, она буквально парила и порхала, и лицо ее светилось счастьем.

Счастьем ожидания…

Черт побери, как просто оказалось привить ей это счастье! Волосатый Гарсиа шел лесом, а может быть, плыл лесом-водоемом, цепляясь за коряги аксельбантами, или, вернее, сидел на толчке в одном из корабельных гальюнов, и Лора отмахнулась от него, как от досадного недоразумения. Лора шла ко мне, она точно знала, где меня найти. Чему удивляться: я ведь сам так пожелал.

На мгновение меня охватил ужас в смеси с отвращением к самому себе. А в следующее мгновение Лора влетела в купол, на ходу заблокировав за собой дверь, и стало поздно размышлять о том, какой я подлец. Она молча накинулась на меня, ее руки так и мелькали, лишая одежды наши ждущие тела… и что я мог? Пусть я божок или даже дьяволенок, но я ведь мужчина! Я ничего не приказывал моим инстинктам – и, наверное, зря…

Наше слияние было бурным и страстным. Мы не сломали койку только потому, что в кратком промежутке между пароксизмами наслаждения я велел ей не ломаться. И койка послушалась вопреки сопромату. Попробовал бы кто меня не послушаться!

– А я, оказывается, и вправду тебя люблю, – сказала Лора, когда мы натешились. – А ты меня?

– Ты же знаешь.

– Я знаю, но хочу услышать. Ты меня любишь?

– Люблю.

Она прижалась ко мне. Ее тело было горячим, как печка, и потным, мое тоже, мне было неприятно, и навязчиво вставало перед глазами полотно Мунка «Автопортрет после акта». Наверное, в моих глазах застыло то же самое выражение: «Зачем, ну зачем мне это было надо?» И я понял: мы оба врали, Лора не любила меня. Она не любила и этого Гарсиа. Она вообще никого не любила. Слетать в одну экспедицию, в другую, в третью, поднакопить деньжат, купить домик где-нибудь в тихом пригороде, выйти замуж за спокойного состоятельного мужчину, воспитывать детей и выращивать на клумбе георгины – вот и все, о чем она мечтала и к чему упорно шла. Экспедиционно-полевые романы – это ведь так несерьезно, они ведь бывают только потому, что физиология требует… А я, мерзавец, взял да и внушил ей иллюзию любви.

Теперь я точно знал, что это лишь иллюзия, и боялся посмотреть глубже, хотя уже подозревал, что увижу там: настоящей, вечной любви вообще не существует, есть лишь внушение и самовнушение – красивая обертка для инстинкта продолжения рода. Но приятно, этого не отнять. Парис был не дурак, выбрав любовь вместо мудрости и власти. Куда ни кинь, везде клин, какой выбор ни сделай – впереди одни хлопоты, но эти хоть сладостные…

– А где Гарсиа? – спросил я.

– А! – отмахнулась Лора. – Страдает поносом. Я дала ему таблеток, пройдет.

Ничего у него не пройдет, пока я не пожелаю. И таблетки не помогут.

– Не ревнуй, – шепнула Лора. – Я была дура, прости меня. Прости и больше никогда не ревнуй. Я хочу быть только с тобой.

Она искренне верила в это. Потому что я так захотел.

– Работа ждет, – сказал я.

– Пусть ждет, – промурлыкала Лора, блуждая ладонью по моей груди.

– Не всякая работа может ждать. Симпсон озвереет.

– Ладно, я пойду. – Лора чмокнула меня в губы и принялась одеваться. – Ночью придешь?

– Приду.

Я знал, что не приду. Через полчаса и Лора не будет желать, чтобы я пришел. Потому что я верну все на место. Можно еще приказать ей забыть, что случилось между нами, но это, пожалуй, лишнее. Она сама постарается не вспоминать об этом. Подумаешь, мелкий эпизод из экспедиционной жизни, не стоит он того, чтобы о нем помнить…

Лора ушла, а я поборолся с желанием наказать себя, подлеца, то ли розгосечением, то ли зубной болью, и поборол это желание. Скотина я все-таки. Хотя… если я думаю об этом, то, может, и не совсем скотина?

Вычислять процент моего скотства я не стал. Вернул все на свои места (Курода сейчас же зашевелился и захрапел), и спустя две минуты