– Ишь ты! – На сей раз в темных глазах панамца заиграли веселые чертики. – Какая глубокая мысль! Просто невероятно. Винер! Фон Нейман! Колмогоров!

– Брось…

– Ладно, бросил. А ты не злись. Злиться нам вредно, все равно Рудра злее нас всех. Ты лучше поспрашивай. Видишь, я сейчас без дела, ну и считай, что мне пришла охота поболтать. Пользуйся.

– Кто такой Рудра? – спросил Василий напрямик.

– О! – просиял Хорхе. – Какой вопрос! Прямо в точку. Только вот с ответом, понимаешь ли, затруднение. Откуда мы можем знать, кто он такой? Только от него самого. Его-то ты спрашивал, надеюсь?

– Он мне ответил, что надзирает за Землей.

– Точнее, за всей Солнечной системой, – кивнул Хорхе, – а также, вполне вероятно, и за ее ближайшими галактическими окрестностями. Но цивилизация разумных существ в сфере его ответственности только одна, так что главное для него, конечно, на Земле… Для нас он мало чем отличается от бога, а в масштабах Вселенной он – один из множества самых мелких служащих. Готовится уйти на повышение, вот и подбирает себе преемника из местных…

– Он человек? – прямо спросил Василий.

– Не знаю. Вряд ли. Хорошо уже то, что он считает человечество достаточно созревшим, чтобы родить хоть одного достойного преемника. Однажды он сказал мне, что ему стоило немалых трудов убедить в этом начальство.

– Ты ему веришь?

Хорхе рассмеялся.

– Я-то? Пожалуй, верю. А что мне остается делать? Его объяснение хотя бы рационально, и это меня устраивает. А что прикажешь делать? Богом его считать, в смысле, настоящим богом? Не могу. Дьяволом? Не хочу. Проверить его слова? Хорошо бы – но как?

– Можно найти способ, – задумчиво проговорил Василий.

– А, ну ищи, ищи… Успеха тебе. Найдешь – надеюсь, поделишься.

Сказано было с достаточной долей иронии, чтобы Василий немедленно захотел возразить. Наверное, он и возразил бы, и возразил бы еще раз, выслушав насмешливый контраргумент, и полез бы в пылу спора в бутылку, окончательно рассмешив панамца, но тут в приемной материализовались еще двое. Один был уже знакомой белокурой бестией, второй оказался рыхловатым шатеном в длинных выцветших шортах, мятой рубахе навыпуск и со скорбным лицом. Ральф тут же утонул задом в кресле, задрав тощие колени, а шатен остался стоять. Каким-то образом Василий сразу понял, что шатена зовут Валентином, и обрадовался соотечественнику.

– Что, скучно? – спросил новоприбывших Хорхе.

– Не то слово, – простонал шатен, а Ральф ничего не ответил. – Который день заданий нет, скучаю и думаю: может, это тест такой? Испытание на безделье? Все время думаю: вот сидит где-нибудь Рудра, или, может, не сидит, а стоит или перемещается между мирами, а краем глаза посматривает: не свихнулся ли еще его подопечный, а если свихнулся, то какую дурь выдумает и что сдуру учудит? Кстати, здравствуйте. Вы Василий, а меня зовут Валентин. Знаю, что вы в курсе, просто мне так приятно. Представишься честь по чести, как будто на Земле, – и на душе сразу легче, и внутри этакое, знаете ли, произрастание… Да лучше и не отвыкать от земного, чтобы потом к нему заново не привыкать…

– Пошло-поехало… – вздохнул Хорхе. – Опять?

– Опять, – сказал Валентин. – Что, нельзя?

– Да можно, можно… Надоест тебя слушать – уйду.

– Рудра тебя «уйдет», – предрек Валентин, – и меня тоже.

– А зубы тебе не мешают? – без злости спросил Хорхе.

– А тебе шоры на глазах – нет?

– Брейк, – подал голос Ральф. – Глупо ведете себя.

– Тебя-то кто просил вмешиваться? – взвился Валентин. – Разыгрываешь миротворца, набираешь очки?

Ральф окатил Валентина взглядом, исполненным ледяного презрения, и не ответил.

– Полюбуйся нашей кунсткамерой, – сказал Василию Хорхе. – И это еще только начало. Валя у нас личность известная: писатель, поэт и кто еще?.. Эссеист?

– Сценарист, а не эссеист, – проворчал Валентин. – И немного драматург.

– Да-да, я помню. Многостаночник. Но главное – писатель. А скажи мне, Валя, можно ли ходить в разведку с писателем?

– Ни в коем случае, – немедленно отреагировал Валентин, и заметно было, что ответ на этот вопрос он выстроил заранее и не раз пускал в ход.

– Правда? – спросил Хорхе. – А почему?

– Неужто не понимаешь?

– Что я понимаю, а чего не понимаю, тебя не касается, а вот новичку интересно. Ну так почему?

– Почему, почему… Потому что натура тонкая, ясно тебе? Хотя тебе-то этого не понять… Но уж поверь на слово. Как следствие, из-за этой тонкости в соприкосновении с грубым внешним миром у писателя рождается преувеличенное представление о собственной значимости и сугубой ценности. Не только из-за этого, конечно, а еще из-за того, что в своих придуманных мирах он демиург. Увы, только в них. В реальной жизни его, демиурга, мало ценят: ну хлюпик же, чего его ценить, – вот и рождается конфликт, а человек с таким внутренним конфликтом потенциально опасен. Чуть прижмет, он тебя сдаст с потрохами, бросит на съедение кому-нибудь, спасая себя, ценного, а потом выдумает сто двадцать пять оправданий, одно убедительнее другого. И себя самого убедит, что иначе было никак нельзя, и миллиону дураков заговорит зубы.

– А умным?

– С ними труднее, – вздохнул Валентин. – Хорошо, что их мало.

– Вот такие они, инженеры человеческих душ, – объяснил Хорхе ухмыляющемуся Василию. – Врут направо и налево, в том числе себе. Этот вот разыгрывает манию ничтожности, а зачем? Тактический прием. Наш Валя думает, что самоуничижение выгодно отличает его от некоторых самовлюбленных личностей. – Хорхе покосился на Ральфа. – А весь вопрос в чем? Желает понравиться. Каждому лестно стать любимым учеником, а там, глядишь, и пролезть в преемники… Эх, инженеры, мать вашу, душ, мозгов и потрохов!

– Инженер человеческих душ у нас Рудра, а не я, – набычившись, пробурчал Валентин.

– Думаешь, Рудра не видит тебя насквозь, если даже я вижу?

– Ничего-то ты не видишь, – сказал Валентин.

– Вижу, положим, немного. Но достаточно.

– Неинтересно с вами, – заявил Валентин, зевнул напоказ, с опозданием прикрыв ладонью рот, и вдруг застыл неподвижно. Его фигура сделалась прозрачной и тихо растаяла. Хорхе прыснул.

– Ушел с достоинством, – прокомментировал он. – А помнишь, Ральф, как он уходил поначалу? С шумом, с пламенем, с дымом, аки громовержец… Помнишь?

– Помню, – отозвалась из глубины кресла белокурая бестия.

– Смешно было, а?

– Не смешно.

Ральф переменил позу и забросил правую ногу на левую.

– Патрик отчислен, – ничего не выражающим голосом сообщил он.

– Знаю, – отозвался Хорхе.

И помрачнел.

Василий несколько раз моргнул. Патрик… Патрик… Внезапно ни с того ни с сего пришло понимание: то вчерашнее голое существо, что, подвывая, обрушилось здесь на пол, как раз и было Патриком. В следующее мгновение Василий принял не как слова, а как факт: да, Патрик