Шрифт:
Закладка:
Сердечная дружба связывала Сергея Коровина с Исааком Левитаном, этой дружбе остался верен и Константин Алексеевич Коровин, ставший уже известным мастером. В студенческие годы Константина Коровина неотвратимо влекло в Мытищи — место его детство, где остались в его памяти годы детской жизни.
«Мы шли большим лосиноостровским лесом до Больших Мытищ, где на Яузе ловили на удочку рыбу. А уху варили в Мытищах. С краю села — дом тетеньки Прасковьи. Сын ее Игнашка был мой приятель, и там жила моя охотничья собака — сука Дианка.
Антон Павлович был в то время студентом и большим любителем рыбной ловли на удочку.
Ловили на червяка. Антон Павлович любил ловить пескарей, которые шли подряд. Но иногда попадались и окуни, яви и голавли.
Константин Алексеевич Коровин (1861–1939)
Во второй половине 1880-х годов К. Коровин пережил первый и яркий взлет своего таланта. В конце 1884 года произошло знаменательное событие в его судьбе — Василий Дмитриевич Поленов ввел К. Коровина в дом Саввы Ивановича Мамонтова. Здесь он стал общим любимцем и активным участником Мамонтовского художественном кружка, здесь он формировался как человек и живописец, здесь он приближался к театру.
К вечеру хотели идти в Москву пешком, но Игнашка советовал не ходить, так как на большой дороге объявились разбойники: по дороге грабят богомольцев, идущих к Сергию Троице, грабят и даже убивают, потому теперь конные жандармы ездят.
— Как бы вас не забрали. Тады наканителишься в волостном правлении, пока отпустят.
Некоторые из нас — Поярков, брат Николай и Мельников — советовали лучше ехать по железной дороге.
— Замечательно! — засмеялся Антон Павлович. — Пойдемте пешком, может быть, попадем в разбойники — это будет недурно.
Некоторые отправились на станцию, а мы — Антон Павлович, я, Ордынский, Мельников и Несслер — пошли пешком в Москву.
Прошли Малые Мытищи. Сумерело. Последние лучи солнца освещали верхушки леса. На дороге ни души. Только на повороте, у леса, видим мостик, а на мостике сидят какие-то люди. В форме. Как солдаты.
Несслер, человек веселый, высокого роста, шедший впереди, запел:
Я не гость пришел,
Не гоститеся,
Пришел милый друг
Оженитеся…
Когда подошел к мосту, один солдат встал с краю и сказал:
— Стой. Ты, запевала, кто будешь?
Мы тоже остановились.
— Я? Живописец, — ответил Несслер. — Мы все художники.
— А по какому делу? — спросил уже полицейский.
— Ни по какому делу, — ответили мы. — Первого мая ходили гулять к приятелю Игнашке Елычеву, чай пили, уху ели, рыбу ловили.
— А оружие у вас какое есть?
— Никакого оружия нет.
— А ножи финские?
— Никаких ножей тоже нет.
Полицейский подошел к каждому из нас, прощупал карманы. Ничего не нашел. Посмотрел на нас пристально и сказал:
— Пошаливают здесь, вот что. Позавчера у этого самого моста — вот это самое место в кустах — женщину зарезали. Документы при вас есть какие?
— Есть, — ответили я и Антон Павлович.
— Так вот. В Мытищах пожалуйте к приставу удостоверить личность. Вот вас туды солдаты проводят. Не моя воля, сказать вам правду, но служба велит.
С краю села, у заставы, в каменном одноэтажном доме, за столом при тусклой лампе сидел грузный старик, весь седой, и ел яичницу. На столе стояла водка. В стороне сидел человек и дремал.
Когда нас привели, старик скучно посмотрел и сказал солдату:
— Это чего еще привели?
И вопросительно посмотрел на нас.
— Ну-с, — сказал он, — чего вам надо?
— Нам ничего не надо. А вот задержали, — ответили мы.
— Так, — сказал пристав. — Студенты будете или как?
— Да, мы учимся живописи, а вот он студент, — показали мы на Антона Павловича.
— Садитесь.
Мы сели на лавку.
— Гвоздев, запиши фамилии. Ишь, черт его дергает. Не по уму усердие. Убийцы… Вот поверите ли, — обратился пристав к нам, — третью ночь не сплю. Все убийцев ко мне пригоняют. Прямо берут каждого с большой дороги. А убийца нешто так и пойдет прямо на заставу, по дороге-то. А он сейчас надо мной — старший. Тут какой-то сумасшедший озорничает, ножом работает. Шесть человек на дороге загубил. Позвольте документы.
Мы показали документы. У меня — свидетельство на право писать красками с натуры и просьба оказывать мне содействие. У Ордынского и Несслера тоже.
— Ну вот, и впрямь художники будете, — обрадовался пристав, я ведь тоже баловался немножко этим самым. Вот что я скажу: побудьте здесь, Гвоздев подбодрит самоварчик, яичница хорошая. А я вам скажу — больше всего я люблю картины глядеть. И сам занимался — пописывал прежде красками ландшафты. Уроки брал у Белоусова. Знаете ли такого?
— Нет, не знаем.
— Хороший человек, лес хорошо пишет, а воду не может, Я ведь Алексея Кондратьевича Саврасова знаю. Это вот человек…
— Да ведь это наш профессор, — обрадовались мы.
— Да что вы! Очень приятно! Эх, крутая жизнь у него. Мало людей, которые это самое художество понимают. Одинок живописец и, это самое, — на утеху зовет, — показал старик на бутылку водки. — Ах, если б это дело хлеб бы давало, я бы на этакой службе не состоял!
Пристав встал, позвал писаря Гвоздева и, вынимая из кошелька деньги, что-то с ним шушукался.
Пиеарь вернулся с какой-то женщиной. На стол поставили тарелки, селедки, тарань, хлев, баранки, яйца. Появился самовар.
— Эх, и рад я до чего вам! Поговорим про картины. Мало у нас кто может даль написать. Пожалуйста, выпьем за Алексея Кондратьевича, человек правильный, художник настоящий. А я вам вот что скажу: рассветет и поедете на станцию лучше, я и подводу дам. Кто знает, на большой дороге пошаливают, убивают — кому надо богомольцев губить? Не иначе — это сумасшедший человек… Неровен час…»
Алексей Кондратьевич Саврасов (1830–1897)
Окончив училище, Константин Коровин перебивался небольшими заказами. Он еще не был известен как крупный художник — талант пробивался с трудом. Судьба распорядилась так, что пересеклись жизненные пути Саввы Ивановича Мамонтова и Константина Коровина. С. И. Мамонтов разглядел в молодом художнике пробивающийся талант и пригласил К. Коровина писать декорации к постановкам Частной оперы.
«В доме Мамонтова, в большой мастерской, карлик Фотинька, слуга Мамонтова подавал на стол холодную курицу, фрукты, вино.
Эти зеленые деревья с коричневыми стволами