издали, замолк под самыми окнами. Полинька отряхнула платье, поправила волосы и кинулась встречать Каютина, который с трудом вошел в дверь, обремененный многоразличными узлами.

— А, насилу! я думала, что ты уж пропал, — сказала Полинька.

Каютин с озабоченным видом подал Полиньке бутылку шампанского.

— Вот я бутылочку вина привез. Разопьем на прощанье. Ах, как я устал! бегал, как угорелый! все торопился к тебе, — уж недолго на… нам… Ну, Полинька, ты, кажется, плачешь?

Каютин подошел к ней и поцеловал ее влажные глаза.

— Если ты будешь плакать, — продолжал он, — я не уеду. Мне тяжело, мне грустно. Нам надо расстаться весело…

Будем пить и веселиться,

Станем жизнию играть! —

басом запел Каютин, схватил Полиньку за талию и начал вальсировать. Она защищалась. Слезы еще не высохли у ней на щеках, как она уже увлеклась веселостью своего жениха и тоже начала вальсировать. Они вертелись, как сумасшедшие, по маленькой комнатке, с разными напевами, которые заменяЛи им музыку, как вдруг Каютин споткнулся за чемодан и чуть не полетел, но удержался благодаря своей ловкости.

Запыхавшаяся, раскрасневшаяся Полинька сказала с веселым смехом:

— Хорош кавалер: чуть даму не уронил! -

— Еще бы, дурацкий чемодан… прямо под ноги…

И он со злобой двинул ногой чемодан.

— Давай укладывать, а то все перезабудем.

— Давай.

Полинька и Каютин сели на пол и начали укладывать вещи. Незначительная укладка немного заняла времени.

— Нельзя закрыть: не сходится! — сказала Полинька, захлопывая крышку.

— А вот я стану на чемодан. Ну, так хорошо?

И Каютин начал припрыгивать на чемодане.

— Тише: ты все там раздавишь! — с сердцем сказала Полинька.

— Что там такое лежит? — спросил Каютин.

— Белье, — отвечала Полинька.

— Ха, ха, ха! разве белье можно раздавить?

Полинька улыбнулась своей оплошности и сказала:

— Смейся! я тебе положила баночку духов: хотела тебе сделать сюрприз. Думаю: приедет, станет разбирать чемодан и увидит духи — вот будет рад!.. Там, я думаю, трудно достать духов… вспомнишь обо мне, как будешь душиться?

— Полинька, я о тебе каждую минуту буду думать! я тебя очень, очень люблю! но я…

И Каютин замолчал; слеза скатилась с его щеки.

— А, вот хорошо: ты велишь мне быть веселой, а сам-то! — с упреком заметила Полинька.

— Что?.. что такое? — спросил Каютин, стараясь придать веселый вид своему лицу.

— Ты плакал.

— Что я за дурак? я не ребенок, — обиженным тоном возразил Каютин.

— Я видела.

— Вздор! Лучше поцелуй меня, Полинька! Долго, долго мне не придется тебя видеть, тебя целовать! а я так привык к тебе, что сам не знаю, как я решился ехать.

Каютин сел на чемодан.

— Дай я запру чемодан, — сказала Полинька, стараясь скрыть свою грусть.

— Ты все возишься с чемоданом; не хочешь меня утешить, сказать, что не разлюбишь меня.

— Ты знаешь это хорошо! — твердо перебила Полинька.

Каютин поцеловал ее и, нежно взглянув ей в глаза, сказал торжественно:

— Я буду самый низкий человек, если разлюблю тебя!.. Ты любишь меня, но скажи, за что… я глуп, — прибавил он так наивно, что Полинька засмеялась.

— А может быть, — отвечала она, — я люблю больше глупых, чем умных.

— Ну, я ветрен.

— Остепенишься.

— Я лентяй!

— Будешь работать.

— Нет, нет, я скверный человек! — горячо сказал Каютин, чистосердечно сознавая в ту минуту свои недостатки и глубоко негодуя на свою давнюю беспечность, которая заставляла его теперь ехать искать счастья бог знает куда, тогда как ему давно следовало подумать о своем положении.

— Пожалуй, ты скверный человек, но я все-таки тебя люблю, — вот и все!

Полинька сделала ему премилую гримасу.

— Хорошо же, ты будешь виновата: я буду желать, чтоб ты меня полюбила все сильнее и сильнее, и из скверного человека превращусь просто в злодея!

— Ты слишком ветрен для злодея.

— Ну, так сделаюсь пьяницей! — со смехом сказал Каютин.

— Вот это так! — тоже смеясь, подхватила Полинька.

Стук в дверь прекратил их разговор.

— Войдите; кто там? — сказала Полинька, запирая чемодан.

В комнату вошла Кирпичова, держа в руках узел с хлебом.

— А, мое почтение, Надежда Сергеевна, — сказал Каютин, вставая с чемодана и вычурно кланяясь.

Полинька поцеловалась с Надеждой Сергеевной, которая подала ей узел и сказала, обращаясь к Каютину:

— Вот хлеб и соль на дорогу.

— И прекрасно! вино у нас есть; мы славно кутнем! Ах, боже мой!

Каютин с отчаянием схватил себя за голову.

— Что такое? — с испугом спросили в одно время Полинька и Кирпичова.

— Ах, боже мой! да как же быть? — говорил Каютин озабоченным голосом.

— Да что такое? не потеряли ли вы паспорта? — спросила с участием Полинька.

— Какой паспорт? — с презрением возразил Каютин. — Льду, льду нет! — прибавил он жалобно: — вино будет теплое!

И он чуть не плакал. Полинька смеялась.

— Браво! браво! — воскликнул Каютин. Он схватил бутылку, потом фуражку, подкинул фуражку к потолку, ловко поймал ее, спросил, надев на голову: «хороша фуражка, Полинька?» и выбежал из комнаты.

Прибежав в свою комнату, Каютин закричал раздирающим голосом:

— Хозяин! а хозяин!

К удивлению его Доможиров в ту же минуту явился с вопросом:

— Что вам?

— А вот что: если хотите удружить мне в последний раз, так вот опустите эту бутылку в ваш колодезь.

Доможиров идиотически засмеялся.

— Ну, как разобьется, — сказал он, — кто отвечает?

— Разумеется, вы.

— Ишь какие! ну, а зачем уезжаете, а? Ведь я пошутил, а вы и в самом деле подумали! Нет, я не такой; я благородный!

И Доможиров затянул покрепче кушаком свой халат.

— С чего же вы взяли, что я от вашей шутки уезжаю? — спросил удивленный Каютин.

— Знаю, все знаю, — отвечал Доможиров, прищурив глаза, — вы в тот же день задумали ехать, как я вынул раму. Ей-богу, для шутки! Ну, останьтесь; право, буду ждать деньги, а вперед, пожалуй, никогда не давайте.

— Спасибо вам, спасибо! — отвечал Каютин, тронутый жертвами Доможирова.

Доможиров страшно привык к нему: его веселый характер, толки о книгах, о разных важных предметах, о политике — все привязало его к Каютину, — и старик чувствовал, что жизнь его одушевилась с тех пор, как он к нему переехал. Доможиров в душе благоговел перед знаниями Каютина, и, не будь он жилец, Доможиров был бы самым покорнейшим и послушнейшим его слугой; но мысль, что он хозяин, а Каютин его жилец, заставляла Доможирова облекаться в вечную холодность, сварливость и противоречие.

— Ну, как знаете, а право бы остались, — подбирая с полу бумажки, бормотал хозяин.

— Я уж и тройку нанял: скоро приедет.

— Эка важность! дайте на водку… Сами же говорили, что с водкой все можно уладить с мужиком.

— Нет,