Шрифт:
Закладка:
«Я расскажу об этом иначе»: пропагандистский трюк Анны Луизы Стронг
Анна Луиза Стронг проработала в АКДСО не очень долго, но ее пребывание там примечательно тем, что она попала в зону, охваченную голодом, в числе первых[200]. Кроме того, ее работа в комитете, а затем и деятельность уже в качестве «шефа» колонии имени Джона Рида – попытка при помощи американских долларов и американской методики превратить голодных сирот-беспризорников в трудолюбивых советских граждан – послужила трамплином для ее дальнейшей многолетней работы в России.
Стронг родилась во Френде (штат Небраска) в семье потомков первых поселенцев американских колоний Британии. Ее отец был пастором и реформатором, а мать принадлежала к первому поколению женщин, получивших образование в колледже. Читать и писать Анна научилась к четырем годам, а в шесть уже сочиняла стихи. Она и в дальнейшем добилась успехов: в двадцать три года стала самой юной студенткой, защитившей диссертацию в Чикагском университете. И в детстве, и в юности Стронг отличалась глубокой религиозностью: в Боге она искала начало, которое направляло бы ее на правильный жизненный путь. Ей необходимо было кому-то поклоняться, повиноваться, кем-то восхищаться. Она мечтала о замужестве, чтобы выплеснуть всю эту энергию в одно русло: «По-настоящему мне нужен был муж – бог, начальник, наставник, родитель, при котором я снова жила бы как в детстве»[201]. Но задолго до того, как Стронг обрела мужа, она обрела социализм, который скоро и стал для нее новой религией.
В 1911 году, когда она руководила благотворительной программой помощи детям в Канзасе, из-за сокращения финансирования ей пришлось уволить подчиненного. При этом Стронг испытала сильное замешательство и осознала, что капитализм создает такие условия, в которых человек может в одночасье лишиться средств к жизни из-за капризов рынка. Так она решила отдать все свои силы социализму – учению, отринувшему Бога для того, чтобы сотворить «сверхсознание» здесь, на земле. Хотя переход от веры в Бога к вере в социализм дался Стронг довольно легко, с идеей классовой борьбы ей никак не удавалось примириться. Поэтому ее попытка вступить в социалистическую партию в 1911 году наткнулась на отказ; позднее столь же скептически отнеслись к ее кандидатуре и коммунисты[202].
Защитив диссертацию (и разорвав помолвку с Роджером Болдуином, борцом за гражданские права), Стронг устроилась в редакцию Seattle Daily Call – газеты рабочего движения, которая поддерживала большевиков в первые годы после Октябрьской революции. Слухи об этой революции поистине завораживали: «Мы слышали о женской свободе, о равенстве для отсталых народов, о том, что когда запасов на всех не хватает, дети получают продовольствие в первую очередь; все это укрепляло в нас энтузиазм». Стронг выискивала известия о революции где только могла. Позже она вспоминала, как
Луиза Брайант вернулась из революционной России, и в прокуренном, битком набитом помещении в порту сверкали ее роскошные янтарные бусы и сиял свет запретной границы. После митинга она сказала мне: «Не стоит считать их пацифистами из-за того, что они вышли из войны. Они – сторонники вооруженного восстания».
Стронг «внутренне поежилась», но поспешила ответить: «Конечно»[203].
Стронг организовала для Брайант имевшее феноменальный успех пропагандистское турне, в ходе которого она рассказывала «правду о России» («на одной встрече удалось переубедить больше тысячи человек», докладывала Брайант). Однако Стронг не задумывалась о том, чтобы самой поехать в Россию, пока эту мысль не внушил ей прославленный смутьян Линкольн Стеффенс – больше всего известный, наверное, своим высказыванием о революционной России: «Я видел будущее, и оно работает!». Однажды, сидя вместе со Стронг в «тускло освещенной кабине в кафе Бланка», Стеффенс предложил ей устроиться к квакерам: «Это же единственные гражданские, которым капиталистические правительства дают законное разрешение въезжать в Россию, и единственные „буржуи“, которых впускают большевики», – сказал он ей. Вскоре Стронг отправила в филадельфийское отделение АКДСО письмо, в котором сообщала, что организации мог бы очень пригодиться ее писательский талант.
Пропаганда, основанная на статистике бесконечного ужаса – на рассказах о миллионах умирающих от голода людей, – уже привела к тому, что сознание читателей парализовано. Все эти факты просто перестали восприниматься или же вызывают ощущение безнадежности.
Стронг выступила с предложением: она понаблюдает за работой Друзей в России и напишет серию «коротких, эмоционально окрашенных, захватывающих очерков, от которых газеты просто не смогут отказаться»[204].
Вместо того чтобы разрешить Стронг поездку в Россию на три месяца, Уилбур Томас, исполнительный секретарь АКДСО, предложил ей провести девять месяцев в Польше. Стронг чуть не отказалась, но потом поинтересовалась, не предоставят ли ей возможность заниматься агитационной работой в России, если советское правительство вдруг даст на это разрешение. Томас ответил, что она может отправиться в Германию или Австрию – быть может, на три месяца, но что, скорее всего, ей не удастся посетить Россию. Стронг дала формальное согласие на предложение Томаса, но добавила:
Если советское правительство со временем решит ослабить свои запреты и у меня появится возможность побывать и в России, то, полагаю, в эту страну я могу отправиться на тех же основаниях, что и в Германию или Австрию, или, быть может, даже на более долгий срок, поскольку жизнь там еще никем не освещается.
Стронг отправила письмо, когда Томас, как ей стало известно, находился за границей и не мог ей ответить до ее отъезда. Вернувшись, он обнаружил не только ее письмо, но и письмо от одного «обеспокоенного Друга», который предупреждал его о том, что Стронг – «одна из отъявленнейших красных на Северо-Западе», и спрашивал, не «обманулись» ли в филадельфийском отделении «относительно ее истинного характера»[205].
В 1921 году Стронг приехала в Польшу, твердо намереваясь сделать ее перевалочным пунктом на пути в Россию. И в этом она была не одинока. Как утверждала позднее Стронг,
большинство представителей их [квакеров] миссии в Варшаве изначально просили отправить их в Россию, – ведь именно она была страной, о которой мечтали мы все, молодые левые идеалисты.
Она подружилась с советским послом в Варшаве, но когда он предложил ей визу в Россию, она ответила, что не может просто так «бросить квакеров»[206].
Когда в Польшу проникли известия о голоде в России, Стронг поняла: пора действовать. Она обратилась к главе квакерской миссии в Варшаве Флоренс Бэрроу – «кроткой англичанке», не считавшей «большевиков… ни разрушителями мира, ни его спасителями», – и спросила, нельзя ли ей взять вынужденный отпуск, чтобы поехать в пострадавшую от голода зону. Стронг, упомянув о том, что у нее есть возможность получить визу, предложила установить контакты с агентством печати, чтобы «присылать правдивые новости о голоде в России прямо с мест событий» и по мере сил оказывать помощь голодающим. Польшу в то время как раз наводняли беженцы из пострадавших от голода областей, и Бэрроу разрешила Стронг поехать в Россию – с условием, что в Филадельфии не будут возражать. Тогда Стронг напомнила Бэрроу, что поезд в Москву – а он ходил раз в неделю – отправится уже завтра, а значит, времени на получение «добра» от Филадельфии нет. Нельзя же терять целую неделю![207]
Тем временем ARA и представители большевистского правительства договорились с Гувером об условиях отправки миссии. Хотя в соглашении не упоминалось об АКДСО, Гувер ясно дал понять, что «АКДСО должен продолжать свою деятельность в России только под эгидой и при соблюдении ограничительных мер ARA». Представители комитета и в Филадельфии, и в Лондоне выразили обеспокоенность в связи с перспективой взаимодействия с ARA. Как это скажется на самостоятельности квакеров? И на отношениях между квакерами и радикальными и либеральными группами, которые их так щедро поддерживают? Хелен Тодд, представлявшая теперь Всеамериканскую комиссию по оказанию помощи голодающим в России – коалицию рабочих организаций, – призвала АКДСО не сотрудничать с ARA, отметив, что многие люди сознательно стараются не поддерживать ее из-за антибольшевистских взглядов Гувера[208].
Как оказалось, это соглашение почти никак не сказалось на деятельности квакерской миссии (разве что предоставило
