небесной сферы. Вероятно, именно поэтому у многих исследователей возникает соблазн сравнить эту картину с гравюрой Рембрандта, где изображен Фауст[125]. Мы видим похожую позу и такой же яркий свет, только Рембрандт повышает градус драматичности своей работы, показывая момент, когда перед ученым появляется сияющий шар с буквами INRI[126] и рука (ангела?), указывает на зеркало, вероятно, отсылающее к словам святого Павла: «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло, гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда позна́ю, подобно как я познан»[127], то есть ученому как будто открывается возможность узнать самого себя и проникнуть в суть устройства природы. Этот возвышенный образ, несомненно, вдохновлял современников. Вермеер же остается в пределах реального, повседневного.

Его «Географ» (1669) развивает ту же тему: перед нами словно двойник астронома, тот же человек, увиденный с другого ракурса. Эти картины, по всей вероятности, писались Вермеером на заказ как дополняющие друг друга (наподобие парных глобусов: земной и небесной сферы). Географ тоже приподнялся над своим рабочим столом и застыл в размышлении. Его неудобная поза подчеркнута силуэтом героя, выделяющимся на фоне светлой стены и удвоенным параллельной линией тени от книжного шкафа (силуэт астронома подчеркнут точно так же). Снова перед нами остановленное движение, замирание тела в момент напряжения мысли.

Интересно обратить внимание на интерьер, который представляет нам Вермеер: рабочий кабинет, в нем царит небольшой «творческий» беспорядок, на столе ученого его записи и книги, а на стене – снова «картина в картине», которая добавляет глубины звучания этому сюжету.

Вермеер. Географ. Ок. 1668–1669. Штеделевский художественный институт.

На стене у географа висит карта Индийского океана, области, хорошо известной голландским морякам и Адриану Патсу, руководителю Роттердамской палаты Ост-Индской компании, который, как считается, был заказчиком обеих картин Вермеера. Впрочем, карты встречаются во многих картинах нашего мастера, и следует сказать, что Вермеер изображал их так подробно и точно, что их можно атрибутировать: на картинах «Офицер и смеющаяся девушка» и «Дама в голубом, читающая письмо» показана карта провинций Голландия и Фрисландия, в работе «Девушка, играющая на лютне» изображена карта Европы, а на полотне «Дама с кувшином» мы видим карту Семнадцати провинций. И этот атрибут играет двойную роль, с одной стороны, являясь узнаваемой и реалистичной деталью (голландцы часто использовали карты как украшение комнаты), с другой же стороны, так подчеркивается национальная гордость голландцев (сильной морской державы). Но самым интересным способом обыграна карта на полотне «Искусство живописи»: здесь боковой свет выделяет сгибы и неровности, материальность карты, делает ее очень достоверной и запоминающейся, это карта Семнадцати провинций, то есть Нидерландов до отделения севера от юга, богатое событиями прошлое, память о котором хранится в сердце музы Истории, роль которой исполняет модель художника[128].

Мы помним, что покупатели-голландцы были крайне требовательными к качеству живописи, к виртуозности и тонкости исполнения, что вынуждало художников выбирать достаточно узкую жанровую специализацию и постоянно совершенствоваться в ее пределах, прорабатывать одни и те же живописные мотивы, доводя технику до совершенства. Для Метсю одним из таких мотивов был мех, для Терборха – шелк, а для Вермеера, вероятно, карты. Ведь большинство художников лишь намечали изображение карты на стене, а Вермеер прописывал его во всех подробностях, и для знающего зрителя, безусловно, разглядывание их было наслаждением. Возвращаясь к самой искусно воспроизведенной карте – в работе «Искусство живописи», – можно заметить, что там Вермеер показывает не только Семнадцать провинций, но и декоративные картуши с видами ключевых городов (по краям карты) – все это прописано невероятно тонко, мастерски.

Что касается «Астронома», то здесь на стене не карта, а живописное полотно – что это за сюжет? По фрагменту определить непросто, но мы видели эту «картину в картине» на другом холсте Вермеера – «Дама, пишущая письмо, и служанка» – и можем предположить, что это работа одного из старших коллег художника, вероятно, ван Лоо или ван Коуэнберга[129]. Сюжет ее: нахождение Моисея… как это связано с астрономией? На самом деле связь прямая. Если мы вспомним предание о жизни Моисея, о том, как родители погрузили его в корзину и отправили по водам Нила, где его нашла дочь фараона, и как годы спустя пророк, уводя свой народ из земли египетской, заставил море расступиться, то поймем, почему Моисей почитался мореходами. Библейский сюжет в данном случае, как и карта Индийского океана, вызывает у голландца, гражданина, чувство патриотической гордости.

Геррит Доу. Астроном. 1650-е. Музей Гетти.

И примечательно, что мы видим все это. Вермеер показывает астронома в разгар его рабочего дня… а не ночью, как это делает Геррит Доу на своей эффектной (и более ранней) картине. Здесь огонек свечи выхватывает из мрака фигуру ученого, который, вероятно, только что смотрел на звезды и теперь сверяет свои наблюдения с книгой. Одной рукой он держит свечу, театрально подсвечивающую его лицо, другой рукой обнимает небесную сферу – может быть, он составляет астрологический прогноз, пытается заглянуть в будущее? Образ получается загадочным, романтизированным, совсем не такими своих героев изображает Вермеер.

Свет из окна яркой полоской упал на лицо географа. Он, как и Фауст, ухватил проблеск истины. И произошло это совершенно буднично. Как часть ежедневной работы ума, профессии, постоянного напряжения духа.

Здесь снова хочется обратиться к контексту протестантской этики и связанными с ней концепциями работы человека и его призвания, которые анализирует Вебер:

«Совершенно очевидно, что в немецком слове “Beruf” и, быть может, в еще большей степени в английском “calling” наряду с другими мотивами звучит религиозный мотив – представление о поставленной Богом задаче, и звучит он тем сильнее, чем больше в каждом конкретном случае подчеркивается это слово. Если мы проследим историческую эволюцию этого слова во всех культурных языках мира, то окажется, что у народов, тяготеющих в преобладающей своей части к католицизму, как и у народов классической древности, отсутствует понятие, аналогичное тому, что в немецком языке именуется “Веruf”, в смысле определенного жизненного положения, четко ограниченной сферы деятельности, тогда как оно существует у всех протестантских (по преимуществу) народов. Далее оказывается, что дело здесь отнюдь не в какой-либо этической особенности определенных языков, не в выражении некоего “германского народного духа”, что слово это в его нынешнем смысле впервые появилось в переводах Библии и что оно соответствует не духу подлинника, а духу перевода. В лютеровском переводе Библии это слово в своем теперешнем значении, по-видимому, впервые встречается в переводе одного текста из Книги Иисуса сына Сирахова (11, 20–21). Очень скоро оно обрело современное значение в светских языках всех протестантских народов, тогда как ранее ни в одном языке не было даже намека на подобное его употребление в светской литературе. Не встречается оно, насколько нам известно, и в проповедях; исключение составляет лишь один из немецких мистиков (Таулер), влияние которого на Лютера хорошо известно.

Новым является не только значение данного слова, нова (что в общем, вероятно, известно) и сама идея, созданная Реформацией. Это не означает, конечно, что элементов оценки мирской повседневной деятельности, которые содержатся в понятии “Beruf”, не было уже в Средние века или даже в древности (в эпоху позднего эллинизма), – об этом будет сказано ниже.