надгробии и надпись большими ивритскими буквами: Марта Френкель из дома Кротовских, даты рождения и смерти. День рождения – в июле. И кто-то каждый раз возлагает цветы на могилу. Так сказал кладбищенский сторож брату Наоми. Может быть, Лотшин права: Зофи, которая замужем за немцем, все еще живет в Пренслау и посещает могилу? Сестры Наоми не хотели иметь дела с этой богатой толстой девушкой, отец которой был хозяином окружного банка в Пренслау. Толстушка Зофи бегала за молодым симпатичным банкиром. А тот отпускал комплименты Наоми, сажал ее на свою лошадь, и говорил, что она девочка красивая и умная, что вызывало гнев Лотшин. Наоми покидает кладбище, уверенная в том, что всегда будет кто-то, кто возложит цветы на могилу ее матери, но не в силах выполнить обещание, данное отцу, – перенести прах матери на еврейское кладбище в Берлине.

Беспокойство не покидает ее в здании муниципалитета. Она листает книгу со списком жителей городка 1920 года, и глаза ее вспыхивают при виде имени деда и налогов, которые он оплачивал. Что случилось с Зофи? Наоми хочет ее отблагодарить за цветы на могиле матери. Но, просмотрев весь список жителей городка, она не находит фамилию ее отца. Она покидает муниципалитет, и гуляет по улицам городка, надеясь встретить старую высокую и полную женщину. Никто в городе не знает женщину по имени Зофи.

Наоми направляется в деревню. Она отыскивает знакомые уголки, но это уже не усадьбы юнкеров. Все частное имущество перешло в руки новой власти. Большие усадьбы были ликвидированы. Весь округ потерял свой прежний характер. Лишь старые деревья, посаженные прусскими юнкерами, свидетельствуют прошлом. Она вглядывается в темную глубину леса. «Поиграем в полицейских и разбойников», – слышится ей голос деда. Высокий и гибкий, он шагает впереди всех, и громовой его голос диктует правила игры. Внуки разделяются на хороших и плохих. Гейнц, глава разбойников, исчезает среди огромных стволов деревьев. Белки скачут по суковатым ветвям, на верхушках чирикают птицы. Кукушки молчат. Разбойник Гейнц берет Наоми в плен, и маленький Бумба ликует по этому поводу. Она привязана веревкой к толстому стволу. Ужас охватывает ее. Лотшин не удается ввести ее в игру. Напуганная дикими кабанами, она вся дрожит при виде зайцев, убегающих от диких кошек из зарослей леса в зеленые поля. Смех деда немного облегчает страх от холода лесной тьмы. Смутные голоса приближаются к ней из дальних далей. Охотники, верхом на лошадях, скачут по краю болот. Посох деда Якова постукивает по тропинке в трактир, скрытый между соснами, стоящими почти вплотную друг к другу. Внуки шагают за ним. Бумба, глава победителей, восседает на плечах деда, который распевает песенки своей няни Котки:

Нет, больше ни Иисус,

Братья и сестры, кто из вас не трус,

Не пугайтесь тьмы лесной, —

Маленького Якова ведите домой.

Котка дожила до глубокой старости, но песенки, которые она пела маленькому Якову, остались в его душе. Дед и трактирщик пьют пиво из огромных бокалов, а внуки, и победители и побежденные, получают розовато-желтый лимонад. Дед берет ружье и стреляет в мишень, повешенную на стене трактира. Внуки бегают снаружи. Дед выходит к ним, оделяет всех шоколадом и начинает рассказывать свои байки.

Трактир в глубине леса предал деда. В конце 1932 дверь трактира закрылась перед евреем Яковом Френкелем. В темном лесу, в конце зеленой равнины, кончились детские игры. Теперь в трактире звучали рассказы о героях-воителях, которых предали. «Свобода дается немногим! Следует вернуться к природе и вернуть силу личности!» – кричали за столами пьяные юнкеры.

Из глуби леса слышны выкрики: «Юдке! Юдке! – догоняют ее мерзкие дразнилки из усадьбы графа. В гостиной буржуазного дома, развалившись в кресле, она пьет кофе в компании Ильштин.

«Ты еврейка, верно?!» – взрослый брат Ильштин ловит взгляд ее колючих глаз.

«Ну, да, я – еврейка. И что?»

«Я еще не слышал такой дерзости из уст еврея, – он кривит брови и обращается к своей маленькой сестре, – Попшен, ты играешь с юдке?» Ильштин дергает плечом и не реагирует.

У Инги, дочери графини и старшей сестры Ильштин, конфликт с братьями, грубиянами и антисемитами. Они насмехаются над ней, посещающей церковь. Инга любила еврейку Лотшин. В детстве они вместе ходили в школу и возвращались оттуда домой. Инга хорошо знала Тору, и свободно читала на иврите, а Ильштин все это было чуждо. Инга приходила на усадьбу деда, и у Бумбы щемило сердце. Он был любимчиком графини, и она сажала его на колени, погружала пальцы в его курчавые рыжие волосы, давала ему игрушку или красивую коробку вместе с плиткой шоколада. И Бумба, возвращаясь домой, скакал от радости всю дорогу, как козлик. Когда двери усадьбы закрылись перед ним, маленький Бумба рыдал. Не знал он, что по приказу отца, ему было запрещено посещать графиню после того, как он повторил слова сыновей графини: «Снова вернулся этот презренный еврейский мальчик получать подарки. Только евреев можно купить за подарки». Дед попросил графиню больше не принимать мальчика в своем доме. Графиня призналась, что дом ее заражен расизмом. Она сама аполитична, но ее муж и два взрослых сына – члены германской национальной партии. Графиня принесла извинение за грубое поведение сыновей.

«Юдке! Юдке! – доносятся голоса из глубины леса, из глубины прошлого, хлещут ее по ушам. Она обводит взглядом земли, охватывающие Пренслау, на которых стояла огромная усадьба графа, вспоминая деда и его друга-нациста. Оба они часами скакали на лошадях, охотясь за животными, или подолгу тайком резались в карты. Граф, потерявший много имущества и денег, был в долгах, как в шелках. Он брал в долг у деда большие суммы. Дед гордился, одалживая соседу аристократу, причем, долг превращался в подарок. Сейчас она анализирует эти странные отношения между юнкером и евреем-буржуа. Нога графа никогда не вступала в дом деда. Обычно граф лишь присоединялся в огромной беседке в воскресенье к компании мужчин, слушающих рассказы деда и смеющихся от души. Графиня, два ее сына и две дочери, тоже не бывали в доме веселого соседа-еврея. Дед не обращал внимания на такие, казалось бы, мелочи, и спокойно посещал большую усадьбу графа, иногда с внуками – Лоцем и Бумбой. Все его иллюзии, как и иллюзии его праотцев, развеялись в январе 1933. В одну ночь дед спустился на реальную почву, в одну ночь отсёк себя от хозяев усадеб в Пренслау и окрестностях. Это были верные Гитлеру люди, которые в течение десяти лет никак не могли привести в