— Помогу уж, ладно. А что, боле некому?

— Да вы не одна, еще ребята пособят.

Спал я чутко и проснулся оттого, что дядя собирался на работу: он уезжал рано, часам к шести. Выходя, он словно невзначай спросил:

— Ты как, Иван, до самого поезда у нас будешь или куда перейдешь?

Бывали случаи, что мы с Мишей, переночевав у Булавиных, утром для безопасности переходили на другую квартиру.

— Пересижу у вас, коль не выгоните, — ответил я. — Только днем по делам схожу.

— Зачем тебя гнать! — добродушно усмехнулся дядя Павел. — Чай, свой, не чужой. — С тем он и вышел, плотно притворив дверь.

Время приближалось к девятому часу. Тетка заторопилась на вокзал провожать новобранцев. Бабушка покормила меня завтраком, и я снова, одетый уже, прилег на кровать и стал перелистывать томик Некрасова. Торопиться мне было некуда. Бабушка, охая и покряхтывая, ворочалась на печке.

Вижу, бабушка приподнялась с лежанки и уставилась в окно.

— Сынок, а сынок, — вдруг с тревогой прошамкала она, — никак полиция…

Меня как ветром сдуло с кровати. Через окно я увидел, как к дому движется цепь стражников. Глянул в другое окно — та же картина. Дом был окружен.

Что делать? Первая мысль: выскочить в сени, как только появится первый городовой — стрелять в упор и идти напролом. Но нет — нельзя: подведу хозяев.

Мигом я очутился у печки и сунул старушке револьвер.

— Спрячьте, бабушка. Никому не показывайте… — А сам бросился на кровать и снова раскрыл Некрасова.

Между прочим, у нас с Еремиными было условлено так: если паче чаяния попадусь в Аше, скажу, что приехал наниматься на завод. Мое прошение муж Пелагеи заранее передал в контору. В любом случае я надеялся при таких условиях на слабый конвой и не очень бдительное содержание под арестом. А тогда — побег.

«Но как охранка узнала, что я здесь?! — лихорадочно билась в мозгу мысль. — Опять предательство?..»

Я торопливо перебирал все обстоятельства, людей, которые знали о моей поездке. Тогда я не пришел к определенному выводу. Но позже стало известно: предателем был мой дядя Павел Булавин…

Распахнулась дверь — я нарочно скинул крюк, — и первым в избу осторожно вошел местный жандарм. За ним — урядник, а сзади с опаской — пристав.

Убедившись, что все мирно и никто не стреляет и не швыряет бомб, пристав выдвинулся из-за спин жандарма и урядника, оттеснил их плечом малость назад, приосанился и, обращаясь в пространство, веско спросил:

— Это дом Павла Булавина?

— Булавина, Булавина, барин, — пришепетывала бабушка, не слезая с печи.

— Где хозяева?

— Сын на работе, а сноха на вокзал ушла, рекрутов провожать.

— А это у вас кто? — Пристав спрашивал так, словно я был деревянным чурбаком и сам о себе сказать ничего не мог.

— Это, барин, жилец.

Пристав метнул в мою сторону короткий напряженный взгляд и, подойдя к бабушке, сунул ей какую-то бумажку. Бабушка повертела бумажку в корявых, негнущихся пальцах и вернула полицейскому.

— Я, милый, не ученная читать, неграмотная.

— Это предписание произвести обыск и арестовать вашего жильца, — пояснил пристав. После этого он оставил в покое бабушку и приступил с расспросами ко мне: — Кто таков? Откуда? Зачем приехал в Ашу?

Я отвечал, что фамилия моя Гришин, что это легко можно установить по паспорту, — я подал его приставу, что я нанимаюсь на завод, прошение подал.

— Ты арестован до выяснения личности, — металлическим голосом объявил пристав. — Онуфриев, обыскать!

Два стражника обшарили меня.

— Петров, сходи в заводскую контору, узнай, принят ли на работу Гришин.

Петров, огромный детина с хитрым, но добродушным лицом, козырнул и вышел.

Несколько человек небрежно обыскали квартиру. Хотели было осмотреть лежанку и попросили бабушку сойти вниз, но та так запричитала, заохала, что пристав, поморщившись, нетерпеливо махнул рукой:

— Ладно! Не трогайте старуху.

Так умная бабушка спасла меня от прямой и страшной улики — браунинга. Я много раз с благодарностью вспоминал поступок этой неграмотной старой женщины, который она свершила ради человека, делавшего малопонятное для нее дело, — видать, силен был у нее бедняцкий инстинкт: обмануть полицию — всегда свято!

Конвой привел меня в новое, еще не совсем отстроенное арестное помещение — длинную комнату с одним окном, которое даже не было еще зарешечено. Сквозь незаделанные щели в стенах видны соседние камеры. Доски пола тоже неплотно прилегают друг к другу. Видно, мне досталась сомнительная честь обновить каталажку.

Новоселье я справлял не в одиночестве: вместе со мною в камере находились два стражника, вооруженные винтовками со штыками.

Поначалу у меня даже забрезжила надежда, что обойдется: поманежат и выпустят — я тогда еще не знал о предательстве дяди. Но безошибочное чутье подпольщика подсказало: «Нет, не случайно тебя забрали. Хорошо еще, что не успел получить у Ереминых оружие, хорошо, что не нашли при обыске браунинга». И тут у меня похолодела спина: а явки, пароли! Ведь они, хоть и зашифрованные, зашиты под подкладку моего картуза! Их найдут при мало-мальски тщательном обыске! Во что бы то ни стало уничтожить бумажку!..

Я попытался заговорить со стражниками. Сначала они отвечали неохотно и односложно, но понемножку, полегоньку втянулись в разговор.

— Чего это вы меня целой армией атаковали, словно я крепость Порт-Артур? — весело поинтересовался я. — Сколь народу, все с ружьями — и на одного! И зря, все равно скоро выпустят: не виновный я ни в чем. Ошибка вышла. На завод приехал работать, деньжат немного сколотить — хочу избу себе новую ставить.

— Да кто ж знал, что мы тебя воюем! — огрызнулся один из стражников. — Начальство нам сказало: опасный преступник против царя-отечества, всегда с оружьем ходит, без стрельбы в руки не дастся. Он, мол, из «лесных братьев», что скрываются в горах и нападают на нашего брата.

— А ты, земляк, местный, уральский?

— Нет, — отвечал стражник, — я орловский. А напарник вот, — он кивнул на другого, молчаливого стражника, — он из хохлов, «с пид Полтавы». Так, Василь?

— Эге ж, — отозвался Василь.

Больше он так ничего и не сказал, и я видел, что он нет-нет да посматривает за мною.

— Про «лесных братьев» я тоже слыхал. Но только не врут ли про них с перепугу? А в общем мне плевать, все равно к вечеру отпустят, — беззаботно повторил я.

Потом, словно со скуки, принялся осматривать свою теплую тужурку, подергал пуговицы, крепко ли пришиты.

— Ишь ты, одна вот-вот оторвется. Надо укрепить.

Я снял картуз и принялся разматывать нитку с иголки, заткнутой в подкладку. А сам одновременно неприметно подпорол подкладку, вытащил заветную бумажку. Сунуть ее в