рот и проглотить было делом одной секунды.

Но стражник украинец заметил, с криком вскочил и кинулся на меня со штыком.

Слава богу, нас в дружинах учили и фехтованию и приемам защиты в рукопашном бою. Если б не эта выучка, пропорол бы меня стражник, как чучело на ученье. Но я молниеносно отклонился, схватился за винтовку и с силой дернул ее на себя и вниз. Конвоир грохнулся наземь, штык влетел с маху в щель пола и с треском переломился у самой трубки.

Стражник отшвырнул винтовку, вскочил и бросился в кулаки. Эх, и славно мы потузили друг друга! Последний удар остался за мною, противник снова свалился на пол. Тогда его товарищ, с азартом следивший за поединком, наконец, встал между нами и заявил, что, если я еще попробую сунуться, он меня пристрелит.

— А я вот скажу вашему начальству, что вы за деньги согласились помочь мне бежать и велели разыграть нападение на вас, — со злорадством произнес я, счищая с себя грязь.

Недавний противник, к моему удивлению, сел и захныкал:

— Що ж я зараз буду казаты хвельдхвебелю, коли вин прийде?

Товарищ принялся его успокаивать:

— Да брось! Все обойдется. Доложим, что он хотел выйти без спроса, а ты к нему со штыком. Он, мол, за штык так сильно дернул, что штык воткнулся в щель и сломался, Про записку мы ничего не скажем, — это уже в мою сторону, — а он не скажет, что по своей воле согласились его отпустить.

На этих условиях перемирие было достигнуто.

Украинец немного успокоился, и у нас троих вскоре даже снова возникла почти что приятельская беседа. Я узнал, что в наши места прибыло восемь вагонов со стражниками, человек по двадцать в каждом. Их разместили в Аше, Миньяре и Симе, придав каждому отряду группу конных — из отряда в шестьдесят кавалеристов, пришедшего раньше. Их задача — прочесать леса.

— А вот сегодня утром всех спешно стянули в Ашу, тебя ловить, — сказал орловец. — Ежели ты — это не ты, то кто-то здорово наше начальство опутал!

В этот миг распахнулась дверь. Явилась смена во главе с фельдфебелем, маленьким тощим мужичонкой с жестким взглядом. Орловец доложил ему о происшествии со штыком.

Фельдфебель злобно покосился на меня, я не опустил взгляда, и он, как это бывает с жестокими, но трусливыми людьми, отвел глаза в сторону и с ненавистью произнес:

— Надо бы его приколоть, да начальство не велело ни бить, ни убивать.

Караул сменился, и я остался с двумя новыми стражами. Один из них, Петров, тот самый здоровенный дядя, которого пристав посылал на завод, ухмыльнулся с этакой добродушной снисходительностью:

— Я смотрю, наших сменщиков ты уже успел уговорить: мол, тебя по ошибке взяли? Да? Эх, парень, уж меня-то не проведешь! Я ходил в контору заводскую. Правильно, приняли Гришина работать. Здорово вы все запутали! Но и мы не лыком шиты, распутали, голубок, все распутали…

— Чего ж вы распутали? — Я притворился равнодушным, но сердчишко екнуло.

— А вот чего: пошли мы с ротмистром на станцию, отозвали жену Павла Булавина, — стало быть, твою тетку…

— Никакая она мне не тетка!

— Да постой, постой! — ласково потрепал меня по плечу Петров. — «Не торопись поперед батьки в пекло». Я говорю — отозвали твою тетку: «Мол, мы у тебя в доме арестовали сейчас Ванюшку Мызгина и он сказал, что ты спрятала несколько тысяч ихних денег. Так что иди показывай, где денежки». Она плакать да причитать. «Как это, — говорит, — родной племяш, а такое на тетку валит! Ничего я про деньги и слыхом не слыхала, хоть режьте!» — Петров басовито рассмеялся. — Так-то, брат Ванюша!

Я от злости стиснул челюсти, аж зубы заболели. Но промолчал. И что я мог сказать? Попался. Теперь не падать духом!

Вечером тетке разрешили свидание со мною: видать, надеялись, что я что-нибудь сболтну. Стражники не спускали с нас глаз. Тетка принесла мне еды и все плакала, вытирая глаза большим пестрым платком. Она шепнула мне, что по всей Аше идут обыски: вроде еще кого ищут…

Только бы не нашли оружия, не взяли товарищей!..

Часу в одиннадцатом вечера снова открылась дверь, и в камеру ввалилась целая толпа: знакомый мне исправник, жандармский ротмистр, какие-то чиновники и чуть ли не взвод полицейских.

— Н-ну-с, волчонок, оказывается, ты и здесь неспокоен! Придется принять профилактические меры. — Что такое «профилактические», я, честно говоря, не знал, но сразу понял, что это какая-нибудь гадость. — Одевайся.

Я натянул свою тужурку.

— Связать ему руки.

Ремнем мне скрутили руки за спиной.

— Чтоб не сбежал, как в Златоусте! — весело пояснил исправник.

— А я думал, мне для удовольствия, — мрачно процедил я.

— А ты не чужд юмора, волчонок, — благодушно засмеялся исправник.

Я больше не стал с ним говорить. Меня вывели из каталажки и, окружив сильным конвоем, повели по улицам. Но что за черт?! Я считал, что поведут па вокзал, чтобы отправить в Уфу, — и время было подходящее, скоро приходил ночной поезд, — но мы шли почему-то совсем в другую сторону. Это меня насторожило и даже испугало. Версты через полторы вышли к железнодорожной линии и двинулись вдоль нее в сторону Миньяра. Не раз бывали случаи, когда жандармы арестованных расстреливали «при попытке к бегству».

Я остановился.

— Не пойду дальше. Хотите стрелять — стреляйте здесь.

Фельдфебель легонько подтолкнул в спину:

— Не дрейфь, парень. Тебя убивать мы не будем. Слишком дорого ты нам стоишь. Потому попадешь на «вешалку», как положено, по закону! Не бойсь, иди! Сейчас поймешь, куды идем. Марш! — скомандовал он стражникам. — А то опоздаем.

Еще верста — и показался семафор. Его длинная рука преграждала путь подходившему пассажирскому поезду.

— Скорей, скорей! — заторопил фельдфебель.

Мы не успели еще подойти, как паровоз, дав длинный гудок, затормозил, окутавшись паром. Состав, лязгая буферами, остановился. Мне помогли забраться на подножку и, словно почетного пассажира, провели в купе первого класса.

Теперь я сообразил, почему путешествие началось таким необыкновенным образом: власти постарались избежать проводов на вокзале. Даже в это время они страшились придавленных террором, но непокоренных пролетариев-революционеров!

…В Уфу прибыли к утру. Меня доставили в полицейский участок и посадили в специально приготовленную камеру. Она была в буквальном смысле слова пуста: там не было ничего, кроме голых нар. Но я страшно устал, бросился на нары и уснул мертвецким сном.

Разбудил меня лязг замка. В камеру вошел молодой франтоватый околоточный надзиратель.

— Прошу вас встать.

— Что, куда поведете?

— Нет…

— Тогда я не встану. Всю ночь ехали, спать вовсе не