что мне кажется, будто я плыву в воздухе, когда мы покидаем сцену, не сказав больше ни слова.

Аспен смотрит на меня взглядом, который я не знаю, как воспринимать. Жалость? Извинения? Но зачем ей жалеть или извиняться передо мной? Она не из тех. Она ведьма.

Верно, папа?

— Куда мы идем? — спрашиваю Нейта, когда немного выхожу из оцепенения. Но только немного, потому что я думаю, что таблетки, которые я ела, как конфеты, начинают действовать.

— Я отвезу тебя домой.

— Зачем?

— Потому что ты в нескольких минутах от обморока.

Значит, он знал о моем истощении. Ох. Неужели это так очевидно?

— Я могу взять такси. Ты сказал, что собираешься вернуться в фирму.

— Поскольку ты опоздала, я перенес свои утренние встречи, поэтому у меня нет ничего до полудня, — он открывает свою машину и подходит к водителю.

Я закатываю глаза.

— Извини, что испортила твои утренние встречи, муж.

Он останавливается, взявшись за дверную ручку.

— Как ты меня только что назвала?

— Муж. Ты знаешь, когда люди женятся, они становятся мужем и женой.

— Забудь это.

— Забыть что?

— Это слово. Забудь.

— Нет, — я скрещиваю руки на груди. — Как я тебе буду называть, зависит от меня. Кроме того, нам нужно сохранять подлинность, если мы хотим, чтобы Сьюзен в это верила. Знаешь, она хитрая. Папа не случайно всю жизнь ведет против нее судебные дела.

— Гвинет, — предупреждает он.

— Тебе нужно начать называть меня Гвен или как-то еще, чтобы все это сработало.

Холодная улыбка украшает его губы, и я знаю, что мне не понравятся его следующие слова, даже до того, как он их произнесет. Он такой жестокий, совершенно не обращает внимания на чувства других.

— Как насчет малышка?

— Я не ребенок.

— Если ты так говоришь.

— Это то, кем ты все еще видишь меня? Ребенком? — я выбегаю из машины, чтобы встать перед ним. — Но может ли ребенок выйти за тебя замуж?

— Это фиктивный брак.

— Подделка — это иллюзия, но она реальна, осязаема и к ней можно прикоснуться.

Я не скучаю по тому, как его челюсти сжимаются при этом слове. Прикосновение. Он ясно дал понять, что не хочет, чтобы это было частью наших отношений.

— Отойди.

Мои щеки, должно быть, ярко-алые, потому что только тогда я понимаю, что я стою близко к нему. Так близко, что чувствую его запах на своем языке, так близко, что его тепло окутывает меня, как одеяло. Или, точнее, петля, потому что она душит с каждой секундой.

Обычно я выхожу из его зоны комфорта и прячусь в своей, разве это неправильно?

Однако я также подумала, что правильно было то, чтобы папа был в безопасности, пока он не состарится и не поседеет. Но это не так, и все, что я считала само собой разумеющимся, меняется, развивается и выходит из-под контроля.

Так что я не выполняю приказ Нейта.

Я стою перед ним, под пристальным взглядом его темных глаз и в тени его тела.

Я остаюсь.

Я наблюдаю.

И напоминаю себе дышать.

— Гвинет, я сказал тебе отойти.

— И я, очевидно, отказываюсь.

— Ты только что сказала, что отказываешься?

— Ага. А что? Ты чего-то боишься?

Он делает шаг вперед, и я вздрагиваю, так внезапно отпрыгивая, что моя спина ударяется о твердый металл. Я понимаю, что это машина. Я прижата к двери, имею в виду приклеен к ней, будто это мой спасательный круг, потому что внезапно кажется, что теперь он понадобится, когда Нейт рядом.

Так же близко, как когда я поцеловала его. Когда встала на цыпочки и просто сделала это. А теперь смотрю на его греховно сложенные губы. И как от них захватывает дыхание, потому что он парит — нависает надо мной и блокирует солнце, воздух и все природные элементы.

В конце концов, он бог. А боги могут полностью контролировать элементы и заставлять задыхаться от несуществующего кислорода.

Он не дотрагивается до меня, но по мне все равно пробегают эти маленькие покалывания, такие жалящие, похожие на иглу или укус, и я ничего не могу с собой поделать. Точно так же, как ничего не могу поделать с кровью, которая потекла после пореза о стакан. Это естественно.

Это химическое вещество.

Так должно быть.

— Ты правда так думаешь, Гвинет? Что я боюсь?

— Ну, да?

— Я выгляжу напуганным?

Я изучаю его, по-настоящему смотрю на него, на четкие черты лица и на то, насколько он смертельно красив, потому что серьезно относится к своему образу бога. Он всегда ухожен до совершенства, красив до такой степени, что это причиняет боль моему нечувствительному сердцу. Потому что я не добавляла это слово в блокнот с негативом.

Сердце.

Но да, он определенно не выглядит напуганным. Я никогда не видела, чтобы Нейт был напуган или встревожен, или что-то из того, чем страдают люди. Но и его лицо не застыло в этом суровом отчужденном выражении.

В его теле напряжение, тик в челюсти, и взгляд в его глазах, который я не узнаю. Никогда раньше не видел этого. Не видел, чтобы его веки опускались, а зрачки были расширены.

И это немного страшно.

Или, может быть, очень страшно, потому что я бесконтрольно дрожу. Он пытается меня напугать? Пытается представить меня каким-то преступником, которого он должен сломать только потому, что я ответила?

— Ответь на вопрос, Гвинет.

— Нет.

— Нет, что?

— Нет, ты не выглядишь напуганным.

— Тогда как я выгляжу?

Устрашающе. Но я не произношу этого, потому что это означало бы, что я не смогу выстоять, но я определенно могу это сделать. Держаться на своем. Теперь мне просто нужно убедить свой ненадежный мозг в этом факте.

— Не знаю, — говорю я вместо этого.

— Ты не знаешь, а?

Я качаю головой один раз.

— Тогда позволь мне просветить тебя. Вот как я выгляжу, когда сдерживаюсь. Когда я не действую в соответствии с тем, о чем думаю, и затаскиваю тебя в угол, где никто не увидит, как ты дрожишь, или слышу, как ты выпускаешь те тихие звуки, которые издаешь, когда находишься вне зоны своего комфорта. Вот, что ты должна бояться, а не меня.

Я больше не думаю, что дышу.

Иначе почему я хриплю и почему у меня в горле настолько пересохло, что кажется, будто я застряла в пустыне?

Я глотаю.

Я глубоко вдыхаю.

Но это все еще не возвращает мне рассудок. Рассудок, который он лишил своими горячими, сильными словами.

— Почему я должна бояться? — я ничего не могу с собой поделать, хорошо? Я хочу знать