не сможет прорваться через пролив без помощи всех моих войск. Еще до того, как мы поднялись на борт, Брайтуайт, Бёдвуд и я договорились о том, что независимо от нашего мнения мы должны предоставить морякам возможность самим разобраться в своей работе, не говоря ни за, ни против наземных или десантных операций, пока моряки сами не обратятся к нам и скажут, что отказались от идеи форсирования пролива силами одних моряков. Они так и сделали. Быть беде (для нас).

Несомненно, у нас были свои соображения. Берди (Бёдвуд) и мой собственный штаб не одобряли идею рисковать на минах кораблями стоимостью в миллионы фунтов. Колеблющиеся, которые всегда косят сено в непогоду, развили очень бурную активность после потопления трех боевых кораблей. Предположим, что флот сможет прорвать блокаду пролива ценой потерь еще одного или двух линкоров – как же корабли с нашими войсками будут следовать за ним? А корабли с имуществом и припасами? А угольщики?

Это заставило меня изменить мнение. Во время сражения я телеграфировал, что шансы у флота пробиться самостоятельно невысоки, но потом де Робек, человек, которому положено знать, дважды заявляет, что он считает, что шанс есть. Если бы он придерживался своего мнения на том совещании, то я был готов, как солдат, не придавать значения этому брюзжанию по поводу транспортных судов с войсками. В течение нескольких часов после появления наших линкоров в Мраморном море Константинополь должен сдаться, развернуться и удирать со всех ног. Память об одной-двух отживших шестидюймовках в Ледисмите подсказала мне, что будет ощущать Константинополь, когда будут перерезаны железнодорожные и морские коммуникации, а вселяющие ужас батареи де Робека обрушат ливень снарядов на толпы нищего народа. При хорошем ветре этот очаг зла взорвется, как Содом и Гоморра в раздуваемых ветром языках пламени.

Но как только адмирал заявил, что его линкоры не способны сражаться без помощи извне, уже не оставалось точки опоры для взглядов пехотинца.

А посему дискуссия не состоялась. Мы сразу же обратились к карте местности».

Этот рассказ не совпадает с тем, что знал Кейс о взглядах де Робека до времени совещания, и не совпадает с содержанием телеграммы, которую адмирал отправил в Лондон по окончании встречи.

«Я не считаю атаку 18-го решающей», – писал он, – но, встретив генерала Гамильтона 22-го и услышав его предложения, сейчас я склонен считать, что для получения более значимых результатов и достижения цели кампании нужна совместная операция… Сейчас атаковать Нэрроуз силами флота было бы ошибкой, поскольку это ухудшит выполнение лучшего и большего плана».

Иначе говоря, де Робек решил отказаться от идеи морской атаки лишь после того, как услышал предложения Гамильтона.

Что бы здесь ни было истиной – то ли Гамильтон отвлек де Робека от атаки силами флота, то ли де Робек сам предложил армии подключиться к операции для оказания помощи, – важно тут то, что 22 марта адмирал изменил свой образ мыслей. Он пришел к выводу, что флот ничего не может поделать, пока армия, ныне разбросанная по Средиземноморью, не соберется и не подготовится к высадке десанта.

Можно себе представить, какие мысли владели де Робеком. Раны, полученные 18 марта, начали ныть и причинять боль. Для моряков поколения де Робека потеря линкоров являлась ужасной вещью, при этом не важно, какими бы старыми и отсталыми они ни были. Большую часть своей жизни они проводили на палубах этих кораблей, которые были их домом, и с годами у моряков выработалась не только привязанность к кораблям, но и гордость за них. На флоте традиционно корабль считался более ценным, чем человек: безразлично, ценой скольких жизней, но капитан обязан постараться спасти свой корабль. А тут за несколько часов три из самых больших кораблей флота, носящие знаменитые имена, ушли на дно.

К тому же де Робеку была прекрасно известна оппозиция Фишера дарданелльской авантюре. Может быть, Черчилль пока осаживает старого адмирала, но не вечны же молодые и восторженные первые лорды. Фишер является символом флота, его постоянства и его традиций, да и сам по себе это прекрасный человек. Он всегда утверждал, что флот вряд ли прорвется через пролив без поддержки армии, и вот эти три потопленных линкора подтверждают его правоту. Предположим, потеряем еще три линкора, если возобновим атаки? Это легко может произойти. И что Фишер скажет на это?

Был еще один важный момент. Де Робек очень надеялся, что, как только он войдет в Мраморное море, Гамильтон высадится в Булаире, в узкой части полуострова, и что турецкая армия, оказавшись отрезанной, сдастся. Поэтому перестанет существовать угроза важным коммуникациям флота через Дарданеллы. Но на совещании Гамильтон объявил, что это неосуществимо. Он сам плавал к Булаиру на «Фаэтоне» и видел своими глазами сеть окопов. Сейчас Гамильтон вносил предложение высадиться на оконечности полуострова и пробиваться оттуда. Это полностью меняло положение флота. Это означало, что внезапного разгрома турок не будет. Они будут продолжать удерживать Нэрроуз и угрожать транспортным судам, проходящим через пролив. Действительно, из Мраморного моря флот мог атаковать вражеские форты с тыла. Но сколько времени потребуется на их уничтожение? Сколь долго флот будет находиться в изоляции в Мраморном море без угля и боеприпасов? И «Гебен» по-прежнему цел и невредим. Две недели? Три недели?

Конечно, задержка с возобновлением атак с моря в ожидании готовности армии таила серьезную опасность. С каждым уходящим днем турки приходили в себя от бомбардировки 18 марта, и надо было взглянуть на эти новые траншеи, которые каждое утро появлялись на скалах, чтобы догадаться, что прибыли новые подкрепления. Ну и что теперь, сколько надо дожидаться? Гамильтон считал, что ему понадобятся три недели для полной готовности. Если бы Китченер, как и первоначально намеревался, позволил в начале февраля 29-й дивизии отплыть, войска были бы уже здесь и было бы совсем другое дело. Но 29-я все еще находилась далеко в море, на том конце Средиземноморья[4], и Гамильтон не намеревался атаковать без нее – и к тому же Китченер намеренно запретил ему делать это.

Бёдвуд не соглашался с Гамильтоном. Он заявлял, что, может быть, стоит, пользуясь шансом, высадить десант теми силами, которые можно наскрести на Лемносе. Но при более глубоком анализе выяснилось, что не хватало всего подряд, начиная с орудий и кончая плавающими средствами. Более того, на приходящих из Англии транспортах грузы уложены в дичайшем беспорядке: лошади на одном корабле, упряжь – на другом, орудия загружены без передков и отдельно от снарядов. Никто в Англии не имел представления, есть ли дороги на