Немецкий поэт Генрих Гейне написал, будучи в изгнании в чужой стране: “Да, его отец привел его рано к учению Талмуда, и в нем он открыл для себя Халача…” Он так писал про исследователя-талмудиста Иегуду бен Галеви. Если бы Гейне жил на столетие позже, его высказывания могли бы помочь нам понять Брауна.

Его отец рано показал ему учение Талмуда.

В его жизни не было ни ночи, ни дня, когда бы он не думал о своем отце. Отец давал сыну нежность, и его непреходящая мудрость была чистым восторгом для маленького мальчика. Когда Браун был в возрасте нашей сегодняшней Маленькой Лиги[19], для него была избрана карьера раввина. В возрасте десяти лет он вступил в мир подготовки к своей роли и познал первую печаль своей жизни, впервые покинув родительский дом. Он стал студентом в мрачных монастырских стенах Теологической семинарии и через книги был представлен таким гигантам древности, как Шамай и Хилель.

Для мальчика-подростка это был переход от счастья танца с легким сердцем к торжественности прогулки с задумчивым бородатым гигантом. Дом в Вене, где он жил с трех лет с сестрами, матерью и отцом, был наполнен весельем и радостью. Было непросто замедлить шаг и адаптироваться к тяжеловесному темпу семинарии. Это было не мирское приключение. Здесь он был одним из многих студентов в возрасте от десяти до пятидесяти лет. Молодежь из Польши и Румынии с бритыми головами, прикрытыми капюшонами, перемешивалась с образованными джентльменами из Итона и мальчишками из Бруклина. Они спали на мешках, набитых соломой, а сверху застеленных чистыми простынями. День начинался в четыре утра. Никакого братания, никаких спортивных занятий, никаких свиданий в ночь на субботу. Жизнь в колледже, да. Но не такая, какой мы ее знаем.

В семинарии мало смеялись. С момента своего прибытия он погрузился в изучение древнеарамейского языка – международного языка Малой Азии во времена ассирийского и вавилонского завоевания.

Мальчики учились при свете керосиновой лампы.

Поиск знаний немедленно превратился в одержимость, занимая каждую минуту бодрствования. Единственным немедленным вознаграждением за учебу было признание: мальчик в поношенных ботинках и с дырами в пиджаке мог превзойти денди с парижского бульвара, и зачастую так и было. Студент, который был готов четко перевести сложный отрывок на арамейском со всеми его загадками, мог почувствовать такую же бурную радость, какую ощущает парень из американского колледжа, который пошел на свидание с самой красивой девушкой кампуса.

Из своих товарищей-студентов Браун особенно хорошо запомнил мальчика по имени Давид, маленького горбуна из Польши. Давид ходил так, как будто на своих плечах носил все книги семинарии. Но однажды он встал перед классом и представил его вниманию превосходную диссертацию, после чего в глазах соучеников он уподобился божественному созданию. Декан кивком подтвердил свое удовольствие. “Ты можешь гордиться, Давид, – сказал он. – У тебя чистый ум”.

Отстраненные, как монахи, с глазами, тяжелыми от усталости, – естественно, что некоторые студенты втайне восставали против такой аскетичной жизни. Эрнест Браун обнаружил, что его сопротивление тоже возрастает. Нетерпение и стремление прочитать все, что новейший мир писал и говорил, привели его к томам Золя, Данте, Шекспира. Он выкраивал минуты всегда, когда мог, и чувствовал, что ему не нужно специального оправдания для тех коротких минут, которые он мог провести в изучении этих волнующих работ.

И здесь Брауна направила мистическая сущность под названием Случай. Поскольку он похищал драгоценное время, предназначенное для изучения мудрости древних, чтобы насладиться выдуманными характерами – героями более легкого чтения, он пытался восполнить его, проводя за столом с Талмудом все больше долгих часов. Серым зимним утром в пять утра он открыл один из тяжелых томов. Просматривая строки комментария, он наткнулся на отрывок, перевод слов пророка Иезекииля. Слова на арамейском тронули Брауна, внушили ему странное чувство, что Случай – этот иллюзорный гид – поместил их перед ним. Он прочел:

“Иезекииль закрыл книгу здоровья, чтобы человечество, пораженное болезнями, просило о милости. Мудрецы одобрили это решение. Надо понять, что человеку дана власть излечивать болезни и неустанно и тщательно изучать науку и искусство медицины. И все же не следует открывать человечеству лекарства от всех болезней. Представь недостойного, которому дана власть избавить себя от болезни, и который оставит Бога и призовет собственную мудрость. Так же, как устный завет не следует сохранять в письменном виде, давайте не позволим книгу здоровья спрятать по тому же правилу. Память будет утеряна по прошествии времени. Поэтому разрешено записать рецепты и открыть их человечеству на все времена. Прекрасная и славная дорога к исцелению открыта для людей, мудрых пониманием этого языка”.

“Память будет утеряна по прошествии времени… но не для людей, понимающих этот язык”. Это было как озарение для Брауна, открытие его предназначения. Сопротивление долгим утомительным часам, потраченным на изучение Талмуда, растворилось. Так в шестнадцать лет Браун узнал, что пойдет путем поиска и осмысления существенных идей во всех древних вещах. Его работой будет доставать на свет пыльные богатства прошлого для лучшей жизни тех, кто не имеет привилегии читать древних.

Меряя шагами свою холодную голую комнату, он чувствовал светлую радость и первый порыв. Он чувствовал, что теперь ясно видит цель в жизни. Он извлечет на поверхность и сделает видимым и понятным для многих другие, еще больше священные красоты, которые он сам открыл в этих рукописях из далекого прошлого. Но он не мог предугадать те драматические события, которые с ним произойдут, когда он наконец полностью посвятит себя исполнению мечты. И как он мог знать, что мировое пожарище с его неописуемыми массовыми ужасами должно было сыграть свою роль в исполнении его предназначения?

Темная луна уже взошла над его любимой Веной, когда он вернулся домой. Город песен и смеха почти утратил большую часть своего запоминающегося веселья. Грохот Вагнера переполнил прекрасный город Штрауса. Антисемиты, которые до этого скрывались в темноте, теперь не знали удержу и открыто торжествовали. Старые друзья стали новыми врагами. Каждая живая тварь чувствовала жало гитлеровского нацизма как прелюдию к инфекционной болезни, которая грозила принести в жертву большую часть восприимчивой молодежи Вены.

Даже в тот день, когда немецкие десантники оккупировали вечный город Рим, в 1943 году, вера итальянских граждан в сущую правильность того, что происходит, не исчезла. Даже когда они смотрели в лицо всей реальности собственной трагедии, присутствие захватчика в их Вечном городе воспринималось как нечто не более постоянное, чем время между одним солнечным днем и другим.

Но