Я даже не почувствовал, как поранил пальцы, когда пытался вгрызться в землю и лечь как можно ниже, чтоб не зацепило осколками. Бессознательно голыми пальцами я разрывал асфальт. Рыл себе окоп, но вместо блиндажа я разбил себе руки в кровь.

Сердцебиение медленно успокаивалось. Симфония смерти продолжалась. Рингтоны на мертвых телефонах продолжали разрывать ужасающую тишину. Вокруг меня были выжившие. На людей они были слабо похожи. Глаза. Они стали совершенно другими. Они были похожи на фары машин. Казалось, вот-вот и лампочки выскочат и упадут на пол. Каждый внутри себя прокручивал произошедшее. Постепенно мы понимали, что в смертельную лотерею мы выиграли жизнь. Беднягам, что сейчас истекали кровью, выпали проигрышные цифры 22.01.15.

Затишье перед бурей. Оно окончено, и волна ужаса окатила Боссе. Женский и мужской плач. Крик. Вопли. Стоны. Новая партия симфонии ужаса. Страх повелевал. Это был его бал, где выжившие приглашенные гости.

Я застыл. Осознание, что я снова выжил, позволило успокоить свою нервную систему. Дыхание приходило в норму. Конечности возвращались под мой контроль. Я почувствовал, что пластик в сумке холодит мою правую руку. Я вытащил камеру, которая сейчас была выпачкана моей кровью. Липкий объектив, который мгновение назад я чуть было не раздавил, был цел. Даже царапины не было на линзе. Ярким огоньком камера подмигивала мне, приветствуя меня. Она будто говорила: «Давай вставай. Снимать нужно. Ты всё пропустишь». Но внутри меня что-то было. Это что-то держало меня за внутренности и не позволяло шевельнуться. Не страх. Точно не он. Ужас отступил. Я был в себе. Возможно, даже слишком. Совестливый. Да, это была совесть. Она не давала мне сейчас снимать тела погибших. Даже смотреть мне было стыдно. Как будто я подсматриваю за чем-то личным. Ведь это меня не касается. Это чужие смерти. Не моё дело. Теперь это собственности близких умерших, но никак не моя. Я чувствовал себя вором. Ворую что-то очень личное. Но я себя снова не контролирую. Стою возле сгоревшей машины и пристально в неё вглядываюсь. Щёлк. Тлеющее тело мужчины. Щёлк. Разорванный осколками пуховик, пропитанный бордовой кровью. Щёлк. Пронизанные фрагментами мины окно троллейбуса. Щёлк. Мёртвый мужчина в проходе между сидений в салоне. Щёлк. Трамвай…

Поскорей бы. Я жду этого с нетерпением. Когда же, когда. Сердце скачет. Оно заставляет всё тело прыгать в ожидании. Рядом стоит мой друг. Коля. Ниже меня ростом. Ни у кого из нас нет кличек, кроме него. Он Малой. Младше всех нас. Мы не отличаемся оригинальностью. Я вижу на его лице те же эмоции.

– Вот блин, а если мы не успеем? – с надеждой, что я сейчас опровергну эту теорию, смотрит на меня Малой.

– Да, мы можем опоздать. Тогда мы вернемся сюда и разобьём этот трамвай. Ненавижу трамваи.

– Точно! Мы разобьём его.

Стоим и смеемся, представляя, как будем кидать камни в окна опаздывающему трамваю. Звон. Мы могли услышать его из своего двора, но сейчас он был ближе обычного. Заветный транспорт. Я смотрю на Колю. В его руках маленькая черная коробочка. Он теребит её. Думаю, что лучше бы он не о трамвае беспокоился, а что сейчас сломает картридж и нечего будет менять на рынке.

– Надеюсь, у нас получится сидя ехать, – подпрыгивая говорит Малой.

– Ты только что и не надеялся, что он приедет, а тут ты сесть вздумал. Бабульки тебе всё равно не дадут сесть.

– Мы посмотрим.

Я знаю, что мы сидя ехать не будем. Воспитаны так. Мы никогда не садимся. Уступаем старшим. Все в трамвае старше нас. Мы два пацана, которых родители впервые отпустили самих куда-то далеко. Малой под мою ответственность. Его родители так и сказали, что я должен за ним следить. Я ведь старший. Покачиваясь и шумя, колесит наша гусеница. Убаюкивающее покачивание вводит нас в полусонное состояние. Сон вперемешку с детским ожиданием чего-то приятного. Это одно из лучших ощущений. Напоминает неделю до твоего дня рождения. Его ждёшь и отсчитываешь, ставя крестики на календаре, дни. Этот день мы ждали так же сильно. Самостоятельная поездка. Я долго готовился к ней. Расспрашивал родителей о номере трамвая, который привезет нас. Я очень боялся перепутать и приехать куда-то в незнакомое место. Но сейчас уже бояться нечего. Мы должны ехать на «пятнашке». Наш любимый маршрут. Пятнадцатый трамвай ехал на рынок Объединенный. Мы хорошо это знали. Каждый из нас мысленно уже прокручивал всю ситуацию. Вот-вот и мы подойдем к контейнеру с играми и начнём выбирать. Каждый возьмёт себе по одной игре, и потом мы вернемся домой, чтоб отдаться виртуальной реальности на экранах наших стареньких телевизоров. Но перед этим нам придётся снова ждать нашу «пятнашку».

* * *

Пустой трамвай. В нём выбиты все стёкла. Стеклянная крупа рассыпалась в салоне и наружу. Здесь я не вижу тел. Наверно, трамвай был на отстое и пассажиров в нём не было. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Ужасающие картинки на дисплее камеры застывали на моих глазах.

Какая-то женщина вышла из «Аппетита». На ней перекошенный фартук. Она продавец. Плачет, глядя на разбитую витрину магазина. Зовёт кого-то. Пожилые мужчины, завсегдатаи местной «разливайки», организовались. Они пытаются помочь раненым. Сквозь слёзы. Они повсюду. Крови столько нет, сколько пролито слёз. На них никто не скупится.

Я застыл, глядя на один из трупов. Всегда задаю себе кучу вопросов, на которые сам себе никогда не смогу ответить, а ждать ответа от кого-либо ещё не приходится. Вопросы странные и скорей риторические. Когда придёт время, я узнаю на них ответ, но пока просто прокручивал их в голове. Знал ли этот мужчина, когда сегодня утром собирался на работу, пил кофе, застёгивал куртку, целовал жену, что он через полчаса умрёт? Выходя из дома, он попрощался с родными? Сказал он своему дому «прощай»? Стоя на пороге, думал ли он о том, что больше никогда в жизни сюда не вернется?

А главное, успел ли он сделать то, что планировал? Доволен он своей прожитой жизнью?

Визг шин. Приехали военные, скорая, пожарные и следом за ними будто тень – ритуальные услуги. Старенький пазик с надписью «Черный тюльпан». С безразличными лицами выпрыгивают транспортёры в мир иной. Современные «хароны» собирают тела и грузят в машину. Кто-то из военных проверил моё удостоверение. К тому времени журналисты уже заполнили всю площадь. Они снимали всё. Трупы. Раненых. Выживших. Дыры в стенах. Горящую машину.

Я наблюдал за работой журналистов. Корреспонденты, не стесняясь, снимали всё. Их волновали эмоции. Яркая картинка для телевизора, чтоб обыватель ужаснулся от происходящего. Потревожить его