Шрифт:
Закладка:
Нужно прислушаться, чтобы услышать голос Анны, но он слышен. Бумаги Феррара - это архив, хранящийся в Колледже Магдалины в Кембридже - в том же колледже, где находится библиотека Пеписа. В нем содержится 2280 рукописей и около 600 оттисков, относящихся к истории семьи Феррар в период с 1590 по 1790 год. В девятнадцатом веке архив практически не использовался, но в двадцатом веке он был поэтапно каталогизирован в течение более чем пятидесяти лет. Большинство рукописей - это письма, в частности Николаса Феррара (1592-1637) и Виргинской компании Лондона, но есть также письма к Анне Коллетт и от нее.
По большей части эти письма написаны ее дяде Николасу. Он называет ее "моя дорогая Нэн"; она обращается к нему "мой дорогой и всегда уважаемый отец Ункл" - "за это имя [отец] вы заслужили, и я считаю это большим преимуществом". Письма Анны наполнены языком долга, благодарности, обязанности ежедневно выражать признательность и самоуничижения ("But I dare not trust my owne iudgment in this waity matter"). Анна стремится аккуратно вписаться в ту иерархию, которую явно ожидал от нее Николас:
Дайте мне разрешение, умоляю вас, передать вам эти грубые [т. е. невежественные, необученные] строки, чтобы выразить смиренную благодарность, которой я признаю себя обязанным вам за вашу великую любовь, которой вы соблаговолили одарить меня, и я совершенно недостоин наименьших из ваших милостей, которые вы так обильно мне оказали.
Это из письма, датированного 13 ноября 1626 года. 9 ноября 1629 года Анна отписывается: "Ваша покорнейшая дочь Анна Коллетт", и трудно не почувствовать, как психологические стены смыкаются.
Можно было бы ожидать, что Анна померкнет и исчезнет перед лицом этой доминирующей харизмы, но она этого не сделала, и есть что-то парадоксальное в ее неоднократных и внятных заявлениях о пассивности ("мой отточенный отец... ваша мудрость и разум будут по милости богов моим правителем и проводником"). В конце шекспировского "Укрощения строптивой", написанного, как мы полагаем, в начале 1590-х годов, Кэтрин произносит длинную речь о долге перед своим будущим мужем Петруччио, в которой отказывается от своей прежней пылкой и остроумной независимости и вместо этого проповедует немую верность ("Твой муж - твой господин, / Твоя жизнь, твой хранитель, / Твоя голова, твой государь"). Но приверженность Кэтрин тишине и скромности распространяется на сорок четыре строки, и в то время как она занимает центральную сцену, чтобы пообещать жизнь в маргинальности, она предлагает воодушевляющую речь слабости. Ирония начинает трещать по швам. Анна не иронизирует в своих письмах, но она находит способ для своего рода встроенного самовыражения: играет по правилам, но находит свой голос.
Мы видим ощущение сильной личности, опосредованное гендерными условностями благочестивой скромности и духовной преданности, когда в 1631 году племянник Николаса Артур Уоденот добивается руки Анны в браке. Анна отвечает четким отказом, облеченным в язык застоя и подчинения.
Touching my Condission of lyfe such Contente doe I now fynde I humbly praise God yt I neither wish or desyer any Change of it But humbly beg of God yf he soe please to see it good and wth my Parence leave to give me grace and strength that I may spend ye rest of my dayses wthout greater incoumbrances of this world wch doe of Nescessaty accompany a married Estate.
В процессе создания книги Мария и Анна время от времени использовали тему главы, чтобы вызвать в памяти что-то из своего опыта в Литтл Гиддинге: они не думали об автобиографии, но их привлекала своеобразная рифмовка схожего опыта во времени. В главе 148 "Гармонии для Карла I" 1635 года рядом с библейским текстом "Но написано, чтобы вы поняли, что Иисус есть Христос, Сын Божий" Анна и Мария вырезали и приклеили изображение письменного стола, книги и свитка; в главе 125 "Десять дев" они поместили гравюры с изображением женщин, шьющих и пишущих, а в центре страницы - книгу; а в главе 42 они поместили гравюры с изображением женщин, которые ткут, шьют и молятся. Слишком неуклюже считать эти сцены изображениями Марии и Анны: они не были заинтересованы в самовыражении, как мы понимаем этот термин, в озвучивании индивидуальных желаний. Но Мария и Анна использовали имеющиеся в их распоряжении условности, чтобы намекнуть на долгую историю гендерной работы, которая занимала и их время. Для Марии и Анны самоощущение, по-видимому, развивалось из соответствия, а не из отхода (как мы склонны представлять сегодня) от прежних моделей поведения и личности.
Брат Николаса, Джон, написал о нем очень благоговейную, но незаконченную биографию - важнейшую раннюю историю, которая, прославляя Николаса, отодвинула на второй план почти всех остальных, включая самого Джона, создав схему истории Литтл Гиддинга, которая в значительной степени повторяется. Но что полезно в его биографии, так это описание Джоном механики вырезания и вклеивания, которое выполняли Мария и Анна. Гармонии были собраны в комнате Согласования в Литтл-Гиддинге на больших столах, комната была увешана отрывками из Писания, приколотыми к стенам:
ножницами... вырезали [из] каждого евангелиста такие-то и такие-то стихи и таким-то и таким-то образом складывали их вместе, чтобы сделать совершенной такую-то и такую-то главу или главу. И когда они сначала делали это грубо, то потом своими ножами и ножницами аккуратно подгоняли каждый вырезанный стих, чтобы наклеить его на листы бумаги. И так искусственно они осуществляли этот новоизобретенный способ, как бы новый вид печати, ибо все, кто видел книги, когда они были закончены, принимали их за напечатанные обычным способом.
В цитате Джона чувствуется и новизна, и техническая изощренность процесса создания "Гармонии": то, что он называет "этим новым найденным путем". Но есть здесь и намек на беспокойство: это регистр тревоги, которую испытывают первые читатели, чувство дезориентации от этих книг: 'All that saw the books... took them to be printed the ordinary way'. Что же это за книги?
Не все были впечатлены этими гибридными работами. Более поздние (мы, возможно, хотели бы подчеркнуть мужские) историки часто пренебрежительно отзывались о них - и первое место здесь занимает историк переплетного дела Джеффри Хобсон, который, написав в 1929 году о "благочестивой нудности жизни в
