князья жили в такой военизированной обстановке. Первый случай, когда член дома Романовых выбрал невоенную стезю, произошёл лишь в 1910 году: сын вел. кн. Константина Константиновича Олег поступил в Александровский лицей, готовивший управленческие кадры, причём это вызвало неодобрение царской фамилии[422].

Гвардейское офицерство рекрутировалось из представителей знатных родов, в полки поступал цвет дворянского общества. Причём для поступления требовалась безупречная репутация. Проверяли и родословную; если в каком-нибудь поколении затесался кто-то, не подходящий по происхождению, никакие протекции не помогали. Случаи, когда сыновья министров и высших чиновников при представлении в полки получали отказ, не были редкостью[423]. Гвардейскому офицеру воспрещалось жениться на мещанке или купеческой дочке. А прежде чем он вступал в брак с дворянкой, общество офицеров полка собирало сведения о невесте и её родственниках[424]. Затем жених обязывался внести в полковую кассу приличную сумму, что мог себе позволить только состоятельный человек[425]. Да и вообще офицер должен был располагать значительными собственными средствами: служить в гвардейских полках «могли лишь богатые люди… без поддержки из дому просуществовать было невозможно»[426]. Когда с началом Первой мировой войны во главе одного из гвардейских полков был назначен ранее там не служивший, то старшие офицеры-гвардейцы отнеслись к нему с нескрываемым пренебрежением, считая «выслужившимся выскочкой»[427].

Гвардейская элита занимала доминирующее положение не только в армейских верхах, но и при дворе, поэтому-то в придворной среде и был так силён воинский дух. Стоило офицеру того или иного гвардейского полка попасть на ключевую должность, как вокруг него сразу собирались сослуживцы. Так, одно время фавором пользовались кавалергарды, при министре двора графе И.И. Воронцове-Дашкове появились гусары, при В.Б. Фредериксе — конногвардейцы[428]. (Кстати, по неписаному придворному правилу командир гвардейского полка стоял выше министра правительства, так как был теснее связан с членами царской фамилии[429].) Однако офицерство мало чем могло помочь в модернизации государства. Как свидетельствуют очевидцы, основным их времяпрепровождением были отнюдь не интеллектуальные беседы, а спортивные занятия, страстью к которым были заражены полки[430]. О политических идеях представление тоже было весьма смутным. Более того, о подобных вещах даже говорить считалось недопустимым, и на тех, кто ими интересовался, смотрели косо. Когда Николай II на очередном обеде с офицерами Преображенского полка рассказал об учреждении Государственной думы, его собеседники с трудом могли понять, зачем она нужна и как к этому вообще относится[431].

Начальник канцелярии министерства двора А.А. Мосолов писал, что большинство офицеров, привлекаемых в свиту, не имели нужной подготовки для широкой государственной деятельности. Принадлежа к русской знати, т. е. к категории лиц, стоящих в некотором отдалении от других классов общества, эти люди поступали в придворное ведомство с образованием пажеского корпуса и службой в элитном полку. Большинству недоставало того тренинга, через который необходимо так или иначе пройти, чтобы успешно заниматься государственным делом. Поэтому ближайшая свита не могла быть полезной императору ни сведениями о внутренней жизни, ни мыслями о перспективах развития: она существовала вне круга идей, которые черпал государь из докладов многих министров[432]. Да и сам Николай II, будучи наследником и исполняя обязанности командира батальона Преображенского полка, признавался, что слабо знаком с экономической проблематикой и не совсем понимает общеупотребительные в данной области термины[433]. Как констатировал министр финансов П.Л. Барк, император чувствовал себя совершенно свободно только среди военных, высшие кадры которых он хорошо знал. С министрами же он знакомился главным образом после их назначения, а тот управленческий слой, откуда они выходили, ему вообще был малоизвестен[434].

Окружавшая его придворная знать отличалась неизменным казённым консерватизмом: там больше всего боялись перемен — независимо от того, какими помыслами эти перемены были вызваны[435]. Для неё существовало непреложное правило: «Во главе Российской империи стоит государь, чьё слово является законом и к чьим действиям нельзя относиться критически, а, наоборот, следует с восторгом выполнять любое его распоряжение»[436]. Справедливости ради нужно сказать, что и среди придворных бывали исключения. К примеру, начальник военной походной канцелярии граф А.Ф. Гейден — друг детства государя, с которым они были на «ты»[437]. Будучи военным моряком, Гейден на удивление неплохо разбирался в устройстве политических систем и в конце 1905 года даже подготовил проект Основных законов. Но, конечно, этот персонаж выглядел белой вороной на общем военно-придворном фоне.

Наиболее полно придворную идеологию последнего царствования воплощал дворцовый комендант, не уступавший по значимости министру двора. Дело в том, что граф И.И. Воронцов-Дашков при Николае II резко сбавил активность, а сменивший его в 1897 году барон Б.В. Фредерикс предпочитал не вмешиваться в государственные дела. Дворцовый же комендант, главной функцией которого оставалась охрана, по должности входил в тесное соприкосновение с государем и мог оказывать на него большое влияние. Ярким примером здесь служит П.П. Гессе. Выходец из Преображенского полка, он служил дворцовым комендантом в 1896–1905 годах и пользовался полным доверием императора[438]. Если канцелярию Гессе называли «вторым департаментом полиции»[439], то самого его можно без преувеличения отнести к ведущим министрам — и это несмотря на характеристику «честный, но ограниченный офицер»[440]. Он покровительствовал целому ряду губернаторов: например, петербургские градоначальники Клейгельс, а затем Фулон ориентировались исключительно на него. Не смел ему перечить и министр внутренних дел И.Л. Горемыкин, занимавший этот важный пост во второй половине 1890-х годов[441].

Дворцовый комендант координировал оппозицию министру финансов С.Ю. Витте, принимая разномастных критиков и вынашивая с ними планы противодействия финансово-экономическому блоку правительства[442]. Частными его визитёрами были деятели будущего черносотенного движения, передавшие через него различные «записки и письма на злобу дня»[443]. Кстати, именно по настойчивым подсказкам Гессе в начале 1905 года было ликвидировано (так полюбившееся современным историкам) Особое совещание по нуждам сельскохозяйственной промышленности — детище Витте[444]. Не чуждался руководитель охраны и внешней политики. В фонде в РГИА отложились послания ему российских представителей за рубежом по самому широкому кругу вопросов: от финансовых дел во Франции и положения на Ближнем Востоке до отношений с Ватиканом[445]. Трудно не согласиться с Витте, называвшим в сердцах дворцовую комендатуру «чёрным кабинетом»[446]. Погорел же его глава на вопросе, далёком от охраны: упорный Гессе уговаривал Николая II заключить мир в Русско-японской войне, однако император счёл мир преждевременным, а вмешательство в эту сферу дворцового коменданта — чрезмерным[447].