проекции в России выступала просвещённая, а точнее, финансово-экономическая бюрократия, способная по своему управленческому потенциалу реализовывать масштабные модернизационные проекты. Осмысление зарубежного опыта немецкой исторической школы послужило необходимым подспорьем для перехода страны из полупатриархального состояния в индустриальное качество. Программа, подразумевающая активное участие государства в буржуазном строительстве, ориентировалась прежде всего на германскую практику, а не на славянофильство. Консервативно-патриотическая публика на рубеже XIX–XX столетий сетовала, что правительство не желает разделять славянофильские доктрины. Чтобы это положение изменилось, власть в первую очередь «должна сделать над собой некую неприятную операцию — сказать: это самодержавное правительство, но существующему правительству сказать это очень трудно»[391]. Отсюда персоны типа К.П. Победоносцева чувствовали себя в его составе весьма некомфортно. «Всемогущий» обер-прокурор Синода сознавал шаткость своего положения и с нескрываемым беспокойством комментировал слухи о возможной отставке. Говорили, например, о его перемещении на малозначащую должность председателя комитета министров, и Победоносцев уверял, что мог бы ещё принести пользу царю и отечеству[392]. В частной беседе с военным министром А.Н. Куропаткиным он с горечью признавался, что «государь его уже не слушает девять лет»[393]. В унисон с ним ощущали себя представители консервативно настроенных кругов, вошедшие после революции 1905 года в так называемое Объединённое дворянство, также заявлявшие, что находятся не у дел. Они видели свой долг в том, чтобы поправлять правительство, вскрывая «крупнейшие отклонения от русла русской самодержавной жизни»[394]. И одним из таких отклонений, по их убеждению, стало сосредоточение реальных рычагов управления в руках финансово-экономической бюрократии. Интересно, что дворяне-помещики, недовольные многими обстоятельствами, как, например, деятельностью жизненно важного для них Дворянского банка, апеллировали именно к немецкому опыту, указывая, насколько удачно налажено в Германии взаимодействие крупных землевладельцев с банковскими структурами. И если уж российское правительство взяло политику Германии за образец, то пусть подражает ей и в этом конкретном вопросе[395].

Все эти свидетельства заставляют серьёзно пересмотреть утверждения советской, а затем и либеральной историографии о господстве махровой реакции в правительственных верхах последнего царствования. Освобождение от многолетних стереотипов поможет увидеть и осмыслить модернизацию, которая была развёрнута в эпоху Николая II и о которой пойдёт речь в настоящей книге.

Глава третья

Придворные круги vs финансово-экономическая бюрократия

В царской России монарх и двор являли собой подлинный центр власти в государстве. Определение «правящие верхи» означало и придворные круги, и правительство, причём в литературе считается, что провести между ними границу весьма затруднительно, если вообще возможно[396]. Исполнительная, военная, судебная верхушки комплектовались из фаворитов государя или государыни, из различных приближённых особ. Зачастую они даже не занимали никаких конкретных постов, но обладали при этом большим государственным весом. Хрестоматийный пример — фаворит Анны Иоанновны Бирон, который в звании обер-камергера являлся одной из ключевых фигур российской политической жизни[397]. Вплоть до начала XIX века управленческие вердикты являлись сугубо придворной прерогативой. Положение начинает меняется в царствование Александра I, взявшегося за перестройку, а точнее, формирование полноценного управленческого аппарата как действенного элемента конкретной политики. Эта государственная реформа стала делом рук ближайшего сподвижника императора М.М. Сперанского, которого по праву считают отцом российской бюрократии. Особо выделяются два его указа: о придворных званиях и об экзаменах для претендентов на чины по службе.

Во времена Екатерины II и ранее придворные звания раздавались аристократическим отпрыскам чуть ли не с колыбели, что не только обеспечивало им стремительное продвижение по Табели о рангах, но и позволяло проводить жизнь в праздности и светской суете. Если же они поступали на службу, то им, как правило, мешало отсутствие необходимого опыта и деловых навыков; поверхностного образования — большей частью на французский манер — было явно недостаточно. Императорский указ от 3 апреля 1809 года положил конец подобной практике. Отныне все имеющие придворные звания, но не состоящие на воинской или гражданской службе обязаны были поступить на неё в двухмесячный срок. Пожалование званий впредь считалось отличиями, не приносящими никаких чинов; наконец, всякому принимаемому ко двору вместе с исправлением придворных обязанностей полагалось нести действительную службу наравне с прочими дворянами[398]. Российская аристократия расценила это как «дерзновенное прикосновение к тому, что она привыкла считать старинным своим правом и целыми родами восстала против нововводителя»[399]. Но Сперанский продолжал своё дело, и в конце лета 1809 года последовал ещё один указ: теперь все возводимые в чины должны были предъявить свидетельство об окончании университетского (или приравненного к нему) курса (к указу прилагался даже перечень необходимых предметов). Ни многолетняя деятельность, ни заслуги не освобождали от «долга знать вещи», и российские элиты волей-неволей потянулись учиться[400]. Разработанные меры преследовали чёткую, хотя и не выраженную буквально цель: освободить бюрократические верхи от балласта и содействовать притоку в высшие этажи власти лиц из средних и нижних слоёв общества. Как справедливо заметил биограф Сперанского М.А. Корф, данные законы, несмотря на последовавшие попытки ослабить их действие, «принесли плода более, нежели все прочие меры, когда-либо принятые правительством»[401].

Главный эффект состоял в постепенном формировании бюрократического аппарата как субъекта власти. Под его деятельность подводилась нормативная база, включавшая свод законов начиная с эпохи Алексея Михайловича; кодификация актов легла на плечи всё того же Сперанского. Результаты его работы проявились, конечно, не сразу. Бюрократическая вертикаль Николая I, отчасти державшаяся и на аракчеевщине, мало у кого вызывала позитивное отношение. Тем не менее именно в среде высшего чиновничества созревали реформы Александра II. И в начале 1860-х годов просвещённая бюрократия заявила о себе как самостоятельная сила, способная вырабатывать и продвигать масштабные проекты. В этот судьбоносный период отечественной истории она выступила — вопреки помещичьему дворянству — двигателем освобождения крестьян от позорного крепостного гнёта, а также других экономических, земских и судебных преобразований; её влияние на ход государственной жизни значительно возросло. Но всё-таки просвещённых чиновников нельзя назвать истинными вершителями судеб: они не могли обойтись без поддержки видных придворных, приближённых к государю. В конце 1850-х — начале 1860х эту роль играли вел. кн. Константин Николаевич и вел. кн. Елена Павловна, имевшие большое влияние на императора. Правда, покровительство либеральной чиновничьей группировке стоило дорого. Так, в императорской фамилии и среди консервативной знати к великому князю относились с устойчивой антипатией. Ещё одну попытку продолжить реформы патронировала фаворитка Александра II княжна Екатерина Юрьевская. В 1880–1881 годах она противостояла двору, без энтузиазма смотревшему как на конституционные затеи высшего