– Можно с тобой поговорить, мундумугу? – спросил он, опускаясь на корточки рядом со мной.

– Да, Ндеми, ты можешь со мной поговорить, – ответил я.

– Масаи взял себе новую жену, – сообщил он. – И убил собаку Караньи за то, что ее лай раздражал его. – Он помолчал. – И он зовет всех бой, даже старейшин; мне кажется, что это неуважительное обращение.

– Знаю, – сказал я.

– Почему же ты ничего не делаешь? – спросил Ндеми. – Разве ты не всесилен?

– Лишь Нгаи всесилен, – отозвался я. – А я – только мундумугу.

– Но разве мундумугу не могущественнее, чем масаи?

– Большинству людей в деревне так не кажется, – ответил я.

– А! – сказал Ндеми. – Ты сердит на них за то, что они потеряли веру в тебя, и вот поэтому-то не превратил его в насекомое и не растоптал ногой.

– Я не сердит на них, – сказал я. – Я всего лишь расстроен.

– Когда ты его убьешь? – спросил Ндеми.

– Если я его убью, пользы это не принесет, – ответил я.

– Почему?

– Потому что они верят в его могущество, а если он умрет, они просто призовут другого охотника, который превратится в нового Бвану.

– Значит, ты ничего не сделаешь?

– Кое-что я сделаю, – сказал я. – Но убийство Бваны не принесет пользы. Он должен быть унижен прилюдно, чтобы они увидели, что он не мундумугу, которого надлежит слушать и повиноваться ему.

– И как ты это устроишь? – сердито проворчал Ндеми.

– Я пока не знаю, – сказал я. – Я должен получше его изучить.

– А я полагал, ты уже все знаешь.

Я усмехнулся.

– Мундумугу не знает всего, но ему это и не требуется.

– Да?

– Ему просто надо знать больше, чем известно его народу.

– Ты ведь уже знаешь больше, чем Коиннаге и остальные.

– Я должен увериться, что знаю больше, чем масаи, и только потом начать действовать, – сказал я. – Можно представлять себе, какой крупный и сильный зверь леопард, как он стремителен и хитер, но, пока не изучишь его поближе, не поймешь, как и с какой стороны он прыгает, не узнаешь, как он пробует ветер и машет хвостом перед самой атакой, ты будешь в менее выгодном положении, когда будешь охотиться. Я стар и не могу одолеть масаи в рукопашном бою, а значит, мне нужно его изучить и узнать его слабости.

– А если слабых сторон не окажется?

– У всех они есть.

– Даже если он сильнее тебя?

– Слон – самый сильный из зверей, но стоит маленьким муравьям заползти к нему в хобот, и они его доведут до такого исступления, что он себя убьет. – Я сделал паузу. – Тебе не надо быть сильнее своего врага, ведь муравей, несомненно, не сильнее слона. Однако муравью известны слабые места слона, вот и мне нужно выведать слабые места масаи.

Он приложил руку к груди.

– Кориба, – сказал он, – я верю в тебя.

– Хорошо. – Я прикрыл глаза ладонью от несущего пыль порыва горячего ветра. – Ибо ты один не окажешься разочарован, когда я в конце концов сражусь с масаи.

– Ты простишь жителей деревни? – спросил он.

Я ответил не сразу.

– Когда они снова вспомнят о цели нашего прибытия на Кириньягу, – проговорил я наконец, – тогда я прощу их.

– А если они не вспомнят?

– Я должен заставить их вспомнить, – сказал я. Поглядел через саванну, на реку и лес. – Нгаи дал народу кикуйю второй шанс на Утопию, и мы не имеем права разбрасываться им.

– И ты, и Коиннаге, и даже масаи используете это слово, но я не понимаю, что оно означает.

– Утопия? – спросил я.

Он кивнул.

– Что оно означает?

– Оно имеет разный смысл для разных народов, – ответил я. – Для истинных кикуйю оно означает жизнь в гармонии с землей, почитание древних законов и ритуалов и поклонение Нгаи.

– Но это вроде бы достаточно просто.

– Так и есть, – согласился я. – Но ты себе представить не можешь, сколько миллионов человек умерли по той причине, что их понимание Утопии разнилось с мнением соседей.

Он уставился на меня.

– Правда?

– Правда. Взять хотя бы масаи. Его Утопия – ездить в паланкине, стрелять зверей, брать много жен и жить в доме у реки.

– Это не так уж и скверно звучит, – задумчиво заметил Ндеми.

– А это и не так уж плохо – для масаи. – Я помолчал. – Но будет ли это Утопией для тех, кто носит паланкин, для животных, которых он убивает, для деревенской молодежи, которая не может найти себе жен, или для кикуйю, которые обязаны строить дом у реки?

– Ясно! – глаза Ндеми распахнулись. – Кириньяга должна быть Утопией для нас всех, или это вообще не Утопия. – Он стряхнул насекомое со щеки и заглянул мне в глаза. – Правильно, Кориба?

– Ты быстро учишься, Ндеми, – сказал я, протянув руку и взъерошив волосы у него на макушке. – Наверное, однажды ты сам станешь мундумугу.

– А я научусь тогда колдовать?

– Ты многому должен будешь научиться, чтобы стать мундумугу, – сказал я. – Волшебство – это самая простая из твоих наук.

– Но и самая впечатляющая, – ответил он. – Именно из-за этого люди тебя боятся, а раз боятся, то прислушиваются к твоим наставлениям.

Пока я размышлял над его словами, у меня возникло слабое подозрение, как я смогу одолеть Бвану и вернуть мой народ к утопическому существованию, которое мы представляли себе, подписывая хартию Кириньяги.

– Овцы! – вскричал Бвана. – Все вы овцы! Ничего удивительного, что масаи в старину охотились на кикуйю!

Я решил наведаться в деревню вечером, чтобы лучше изучить своего врага. Он выпил много помбе, скинул красное одеяние и стоял обнаженным перед бома Коиннаге, вызывая юношей сразиться с ним на кулаках. Те переминались в тени, дрожа от страха перед его физической мощью, точно женщины.

– Я буду биться сразу с тремя из вас! – возгласил он, обводя всех взглядом в ожидании добровольцев. Никто не осмелился, и он громко захохотал, откинув голову. – И вы еще удивляетесь, почему я Бвана, а вы – стайка мальчишек!

Внезапно он увидел меня.

– Ага, вот человек, – провозгласил Бвана, – который меня не боится.

– Это так, – сказал я.

– Ну что, старик, а ты сразишься со мной?

Я покачал головой:

– Нет, я не стану биться с тобой.

– Я так и думал, что ты тоже трус.

– Я не боюсь буйвола или гиены, но и не дерусь с ними, – сказал я. – Есть разница между смелостью и безрассудством. Ты – молод, я – стар.

– Что привело тебя в деревню вечером? – спросил он. – Ты говорил со своими богами, выясняя как можно меня убить?

– Есть только один бог, – ответил я, – и Он не поощряет убийств.

Он кивнул и удовлетворенно усмехнулся.

– О да, овечий бог, несомненно, не одобряет убийств.

Внезапно усмешка пропала, и он презрительно взглянул на меня.

– Энкаи плевать хотел на твоего бога, старик.

– Ты зовешь Его Энкаи, а мы – Нгаи, – тихо ответил я. – Но это один и тот же бог, и настанет день, когда нам всем придется ответить перед Ним. Надеюсь, что